Красное самоубийство

«Ой, смеху было! Собрались мы. И вот приехали какие-то начальники. Стали всяко-разно говорить: “Мы вас освободили, раскрепостили. Теперь у вас будет новая, счастливая жизнь! Вот у нас в колхозах получают даже по два килограмма на трудодень”. Мы чуть со смеха не повалились! Чтобы мы за два килограмма хлеба работали, да на своих харчах! Тогда выступили Спиридон Мотрук и Лена Волченко. Они бедняки, ни кола ни двора – им и говорить ловчее, Их-то никто не попрекнет, не заподозрит. “Да что вы, – говорит Спиридон, – зачем мне ваши два килограмма в колхозе? Я пойду косить к людям и получу 50 килограмм в день, И накормят меня пять раз от пуза, а вечером кварту вина вдобавок!” И все поддержали: Верно, – говорят, – не нужно нам ваших двух килограммов! Мы своим курам больше насыпаем!»

Но наша административно-партийная машина уже привычно заработала и в Бессарабии. В порядке раскулачивания Евфросинию с матерью просто вышвырнули из дома на улицу, лишив всего – хозяйства, одежды, домашней утвари… Так же обошлись и со многими другими «собственниками», в том числе и с братом ее отца, дядей Борей:

...

«Перед тем, как дядю Борю выгнали из дома на улицу, его обыскали: отобрали деньги, часы, зажигалку и даже перочинный нож. Разрешили взять только ведро для воды и буханку черного хлеба. Самая младшая дочь дяди Бори была безутешна. Накануне ей, постоянно донашивавшей обноски со старших братьев и сестер, впервые подарили шесть нарядных рубашечек. И вдруг надо уходить из дома без них! Она просто ошалела от горя – кусалась, как звереныш, и вопила страшным голосом».

А вскоре пришла и самая страшная беда: в Бессарабии заработала чудовищная машина геноцида, уже опробованная нами в захваченной перед этим Прибалтике. Евфросинию вместе со множеством других местных жителей выслали в Сибирь. Ее схватили прямо на улице, неожиданно, бросили в грузовик и повезли на вокзал:

...

«В машине, – пишет она, – нас было несколько человек, но запомнила я лишь трех. Прежде всего мальчика, лет восьми-девяти. Его родителей забрали еще ночью. Перепуганный ребенок посинел от слез и захлебывался от горя, две девочки производили на меня жалкое впечатление. Взяли их прямо с выпускного бала. Где родители – они не знали…»

Керсновская пишет, что к эшелонам доставляли на вокзал самый разный люд, в том числе женщин, детей стариков и старух. Словно кто-то задумал свести под корень местное население. Похоже было, что организаторы этой чудовищной акции отчитывались перед своим начальством по количеству голов, чем больше, тем лучше! И чем быстрее, тем тоже лучше! Далее она пишет:

...

«Теперь я уже не помню, как попала в вагон. Помню толпу, солдат, крики, пинки, давку в вагоне, битком набитом растерянными и растерзанными людьми.