Красное Село. Страницы истории

Жаль было смотреть на юнкеров Инженерного училища. Мы были втянуты в ходьбу – им такие переходы были не под силу. Все больше их наполняло свою и нашу лазаретные линейки, и много тянулось за их ротою чухонских нанятых таратаек с ослабевшими юнкерами.

Но тяжелее всего были ночлеги. Часам к шести мы становились на бивак. Сейчас же с математическою точностью – за этим следили портупей-юнкера – разбивали бивак, в струнку провешивали стойки палаток, натягивали полотнища. Нам подвозили по снопу соломы для подстилки, мы разувались, раздевались и, если не было дождя, развешивали рубашки на просушку. Теперь бы поесть горячего. Походных кухонь тогда еще не знали, они появились два года спустя, и за нами на обывательских крестьянских подводах возили тяжелые медные котлы. Подводы с котлами почти всегда застревали где-нибудь в дороге, артельщик не мог вовремя получить мяса, в сырую ненастную погоду прислуга долго не могла развести костры, и очень часто обед поспевал лишь часам к двум ночи, когда юнкера, угревшись друг подле друга, закутавшись с головою в мокрую шинель, спали крепким сном.

Тщетно дежурный по роте ходил в ночной темноте по биваку, открывал полы палаток и кричал:

– Господа, пожалуйте на обед!

Ему злобно отвечали:

– Ступайте к черту с вашим обедом! Только холод в палатку напускаете.

Редко кто возьмет котелок и ложку и, накинув шинель, босой, в одном белье, выйдет на сырость и холод августовской ночи, чтобы у ротного котла в полусне до отвала наесться пахнущими дымом щами.

Какая была радость, когда бивак оказывался подле богатой, большой деревни. Как-то мы стали на ночлег подле богатой немецкой колонии Кипень. Немки-колонистки принесли в больших корзинах сдобные, пухлые, на молоке замешенные булки с рыжевато-красной тонкой хрустящей корочкой сверху, с приставшими снизу соломинками. Таких булок я уже никогда в жизни не ел.

А наутро мы прошли Старые Скворицы, потом показалось Русское Капорское, где стояли гусары, Мухолово, Овраги и вдруг, выходя из деревни, увидали широкое поле и за ним знакомую, черную, будто родную шапку Дудергофа.

Пушечная канонада разгоралась с обеих сторон. Сражение начиналось. Мы вышли на поле и построились по-ротно в две линии. Последний день маневров настал.

…После отбоя батальон с музыкой и песнями вернулся в бараки и стал в палатках на поле подле кегельбана. Свои бараки и постели мы уступили гостям – юнкерам Инженерного училища.

На другой день была дневка. Вечером мы репетировали церемониальный марш к завтрашнему Высочайшему смотру.

Войска лагерного сбора проходят церемониальным маршем по военному полю. 25 июля 1913 г.

Перед вечером пришел ко мне из второй роты Владимир.

<…>

Производство в офицеры

Как все это было давно – пятьдесят лет тому назад, – а стоит передо мною как живое, и как будто сейчас я все это вижу перед глазами. Ясный, приветливый, осенний день. Бледно-голубое небо, чистое, без облаков и поутру легкий холодок. Серебрится роса на траве, поросшей на военном поле и покрытой осенними желтыми цветами одуванчиков. Мы промерзли в палатках. Цыганский пот прошибает нас сквозь тонкие суконные парадные мундиры с галуном. Мы по-лагерному – в бескозырках, в скатках, при шанцевом инструменте, с ярко начищенными котелками на концах скаток. Только что прошли мы церемониальным маршем развернутым фронтом рот, держа ружья „на пле-чо“, мимо Государя, и еще звучит в ушах звонкий ответ на Государево:

– Спасибо, господа!

– Рады стараться, Ваше Императорское Величество!

Гулко бьет турецкий барабан, и веселый скорый „Марш Радецкого“ несется вслед за нами. Кто-то другой, должно быть, „констаперы“, громко кричит под музыку. Мы прошли хорошо. Мы сами это чувствуем. Широк был вымаханный за маневры шаг. Левый фланг не завалил. Мы чувствовали, что „нога“ была „одна“… Мы вытянулись во взводную колонну, взяли „ружья вольно“, но вместо того, чтобы заходить правым плечом мимо Кавелахтского стрельбища, мы зашли левым плечом к Лабораторной роще, построили резервную колонну, остановились и составили ружья. Из рощи появились артельные подводы и служители со щетками, сапожной смазкой и тряпками.

– Господа юнкера старшего курса, пожалуйте вперед.

Юнкера старшего курса сняли скатки, повесили их на козлы и стали обчищать друг друга, оправлять складки мундиров.

Из-за „Царского валика“ гремит, гремит и гремит музыка. То вдруг забьют барабаны, засвистят тоненькие барабанные флейточки, разом оборвут и ворвутся мощные, плавные звуки маршей больших гвардейских оркестров. Слышны лихие ответы на „ство-о-о“ пехоты, потом поют трубы, и доносится мерное позвякивание идущих развернутым строем восьми орудийных пеших батарей.

Кавалерия, которая стояла подле нас у рощи, повернула направо и ушла спорою рысью. Наших подпоручиков повели к Царскому валику. К нам, как бешеный, прискакал эскадрон Николаевского кавалерийского училища. Полковник… громко командует:

– Эскадрон! Сто-ой! Равняйсь! Господа корнеты, вперед.