Красное вино Победы

— Не бойся, — сказал я как можно дружелюбней. — Это я в лесу так выпачкался. Машину толкал… А я думал, ты — мальчишка… Тебя как зовут-то?

Пастушонка хотела было не отвечать, но, поизучав меня с высоты седла серыми безбровыми глазами, не удержала-таки строгости и вдруг широко, конопато воссияла:

— Дёжка я.

— Как это?

— Ну, Надежда. А если по-простому, то Дёжка.

— A-а, теперь ясно. Значит, чья-то надежда. Мамкина небось?

— Ага, — просто согласилась пастушонка.

— И папкина?

— А папки нету.

— Ах, так… — смутился я.

Молодой конь нетерпеливо переступал передними ногами, повитыми бугристыми жгутами мышц, отмахивая мух, гулко бил по животу задним копытом, с волосяным посвистом сек себя хвостом, нервно подергивал холкой, и темная шелковистая шкура на нем антрацитно лоснилась, играла на солнце живыми слепящими бликами. От коня крепко, хорошо и почти забыто пахло здоровой силой (как давно не был я вот так рядом с лошадью, какой неожиданный пласт воспоминаний всколыхнула ее близость!), и, счастливо хмелея от этого конского духа, я дружески взял конька, беспрестанно мотавшего мордой, под самодельные веревочные уздцы. Конь не потерпел моей руки и норовисто дернул и вырвал уздечку, едва не свалив меня с ног. Дёжка, однако, чувствовала себя на его неспокойной, ходившей ходуном бочкоподобной спине вполне уютно и непринужденно, будто прилипшая к телу муха.

— Значит, пастушничаешь?

— Ага.

— По очереди?

— А я и вчера пасла, и позавчера… Кажин день. — Что так?

— Люди за себя просят. Кто заболел, кому просто день нужен. Вечером постучатся: Дёжка, попаси за меня завтра. Да и мамка говорит: уважь, доча. Чего зря дома сидеть? А у меня каникулы. Ну, я и согласна. Не за так, конечно.

— За что же?

— A-а, не знаю… Мамка сама договаривается. Говорит, теплые сапожки к зиме в школу надо и платок. А я лучше б проигрыватель…

— А не боязно тебе здесь?

— Не-к!

— Ну, одна все-таки…

— Я не одна, я — с конем…

— Да, хороший у тебя конек. — Я протянул было ладошку, чтобы потрепать по гривастой шее, но конь так недобро, неприязненно покосился закровенелым глазом, что я невольно убрал руку. — Как зовут-то?

— Никак… Просто конь, и все.

— Ну, как это — просто конь? У каждой лошади должно быть имя. Ведь оно в колхозной инвентарной книге значится.

— А он в колхозе не живет.

— То есть как это — не живет? А где же?

— А нигде…

— Как же так — нигде?

— Так вот… Где ночь застанет, там и ночует. Это мамка его заловила и на двор к нам привела. Хлебца, хлебца ему — он и зашел. Потому как мне пасти надо. Без коня пасти уморно, не сдюжаешь. Поначалу мамка на него мешок с картошкой клала, чтоб привык. Сперва маленько насыпала, а потом побольше, потяжелей. А там и я залазить научилась. А больше никого не подпускает. Я мамке говорю: давай насовсем себе оставим. Нет, не хочет, говорит, не выдумывай. Вот до школы попасешь, а там и отпустим.

— И как же зимой, где он будет?

— А нигде… В поле…

— Один?

Дёжка неопределенно передернула плечами и посмотрела поверх меня, куда-то далеко.

— Ну, а пасти коров не скучно ли?

— He-к… Мне нравится. Кругом — воля. Далеко видать. Самолеты летают, ленты по небу делают. Облака разные: только что было такое, а отвернулся — оно уже по-другому. А вчера цапли летали. Четыре штуки. Высоко-высоко. И всё — кругами… А еще хорошо песни петь. Въедешь на горку, глядишь, глядишь вокруг — красота! Так бы и полетела… Ну, полететь не полетишь, а покричать охота. Песни сами находят.

— И какие же?

— А всякие.

— Ну, а все-таки?

— «По Дону гуляет…» — слыхали такую?

— «…казак молодой»?

— Вот-вот! — обрадованно закивала Дёжка. — Эту. А еще — «Выхожу один я на дорогу» — знаете?

— А как же!

— «Белеет парус одинокий»?

— Тоже знаю.

— «Пуховый платок»? — Теперь уже Дёжка экзаменовала меня.

— Знаю.

— А про калину?

— «Что стоишь, качаясь»?

— Не-е! — торжествующе засмеялась она. — То про рябину. А про калину так… — И она, придав лицу строгую отрешенность, напомнила голосом:

Калина красная, калина вызрела,
Я у залеточки характер вызнала.
Характер вызнала, характер он такой:
Я не уважила, а он пошел с другой…

— Да это совсем другая! — рассмеялся я. — И откуда ты все это берешь?

— От бабушки. «Позарастали стежки-дорожки», «Зачем тебя я, милый мой, узнала» — это я от бабушки. Она у нас не ходила, все лежала. И голосу почти не стало. Едва слышно. А все равно пела мне. Возьмет за руку и тихо так напевает… Полежит-полежит, отдохнет и еще споет. Это, говорит, чтоб ты меня помнила… А я, верно, я все ее песни помню, ни одной не забыла…

— Теперь уже не забудешь никогда.

Дёжка внимательно посмотрела на меня, осмысливая мои слова.

— Вот… А «Калину красную» — это я уже без бабушки, по телевизору. А еще Аллу Пугачеву знаю.

— «Все могут короли»?

— Ага! — кивнула Дёжка.

— Нет, бабушкины песни лучше.

— А то еще про маэстро, — и пояснила скороговоркой: «Я в восьмом ряду, в восьмом ряду…»

— Покажи-ка нам все-таки, — перебил я Дёжку, — как на большую дорогу выбраться. Не пойму, куда мы заехали.