Красногрудая птица снегирь

Оля надолго задержалась в роддоме. Трудные роды — два с лишним часа была на операционном столе, близкое к дистрофии истощение организма в период беременности дали о себе знать.

Приезжал на два дня Вадим, пытался добиться, чтобы Олю выписали: и у главврача в кабинете бушевал, и к лечащему врачу бесом подкатывался, льстил, нажимал на жалость, даже слезу из себя выдавил — не помогло. Дочку он видел только в отдалении, через коридорчик, огражденный с обоих концов остекленными дверями. Трепеща от боязни повредить что-нибудь у малышки, Оля показала белый кокон, в котором краснело смешное сморщенное личико. Вадим улетел самолетом, счастливый и негодующий, с неутоленной жаждой обнять жену, подержать на руках дочку.

Наконец наступил момент, когда Пирогов, уйдя с работы в разгар дня, перенервничав в магазине в ожидании привоза цветов и с бою купив роскошные оранжерейные хризантемы, помчался на такси в свой Родильный тупик, но не домой, а затем, чтобы в каких-нибудь ста метрах от дома встретиться с внучкой.

Когда все было позади — несмелое прикосновение к его лицу горячих мягких губ Оли, еще слабенькой, бледной, поддерживаемой отцом, осторожное движение руки Камышинцева, приподнявшего кружевной угол простынки, и первое знакомство с лицом, уже не сморщенным, а разгладившимся, и не красным, а беленьким, чистеньким, уютно, спокойно спавшим, и шествие по вестибюлю роддома под улыбчивые взгляды людей, — когда все это было позади, Оля сказала:

— Олег Афанасьевич, поедемте к нам! Ну пожалуйста!

Он кивнул, хотя знал, что встретится с Ксенией — она дома, готовит стол. Не повернулся бы у него язык отказать Оле, не нашел бы он таких слов, чтобы отказать.

Камышинцев не смог поехать с ними — у него было партсобрание. Когда проехали Родильный тупик, вылез из машины:

— Только ты, Олег, обязательно меня дождись. Я постараюсь поскорее.

Какое дивное диво — рождение человека! Не было никого, ничего, но свершилось великое таинство, и вот в деревянной, заботливо обрешеченной со всех сторон кровати лежит перед тобой, перебирая руками и ногами, тараща на тебя доверчивые и недоумевающие синие глаза, крохотный человечек — жизнь, будущее. Он вырастет и уйдет в даль лет, в бесконечность. Уйдет от тебя и с тобой.

Оля завороженно смотрит на ребенка. На лице молодой матери застыла растерянная улыбка. Пораженная свершившимся, она словно бы все еще не верит — не верит вопреки адским мукам родов, — что это ее дочь, что это она родила ее.

Волосы Оли уже снова обрели блеск. Но личико маленькое, детское. И вся она, тоненькая, хрупкая, стаявшая до такой степени, что, кажется, даже косточки ее рук, плеч, ног уменьшились. Все отдано ребенку. А могло случиться, что ему была бы отдана и сама Олина жизнь.

Малышка уснула. Прилегла и Оля, виновато улыбнувшись Пирогову.

— Только вы не уходите, Олег Афанасьевич! Я чуть-чуть.

Она счастливо улыбнулась и почти тотчас уснула.

Пирогов прошел вслед за Ксенией в ту большую комнату квартиры, где был накрыт стол. Хозяйка указала на низкие кресла возле журнального столика, приглашая сесть. Сказала:

— Думаю, Алексея скоро отпустят.

— Хорошо бы.

— Посчитаются.

Помолчали.

— Над чем работаешь, что замышляешь? — спросила она.

— Машины путейцам. Для всех одиннадцати операций на текущем ремонте. Ты же знаешь.

— Ладно тебе! Это на поверхности, а я о твоих собственных планах.

— Есть тут одна идея. Признаться, робею перед ней. Трушу.

— Ничего, дерзай. А мы пожелаем тебе «побед и громозвучной славы» — так, кажется, поется?

— Ага, прямым ходом в лауреаты… Так вот — торможение вагонов.

— Опять?! — произнесла она, пораженная. — Ты шутишь? Столько перестрадать и снова вернуться к проблеме башмака?

— Никакого башмака. Ни ручного, ни автоматического. Электромагнитное притяжение колеса к рельсу. Но это пока лишь вот тут, в моем черепке. Больше, увы, еще ничего нет. Начинаю с нуля.

Пирогов поднялся и заходил по комнате, худой, костистый, сутулый.

— Мне все чаще становится не по себе: что, если люди, подмахивающие миллионные сметы на строительство нынешних мехгорок, просто стараются не видеть, что радикально проблема не решается? Башмачники-то частично остаются. Возможно, я не прав. Не знаю, не знаю!.. Наверно, лет десять назад говорить о магнитном тормозе было бы рано — дефицит электроэнергии. Но сейчас…

Он продолжал говорить, а Ксения молча смотрела на чуть дымящийся пепельный кончик сигареты. Она не заметила, когда перестала или почти перестала слушать Пирогова… Почему так обворована она жизнью? Отнят Юра, и ничего взамен. Лишь горькая подачка судьбы — Алексей… Рвалась службой компенсировать недополученное, но и там… А впереди? Глеб Андреевич поставит начальником отделения? Какого? Где? Не мечтай, женщина! Забудь!.. Достигла предела. Уперлась головой в потолок… Управление дороги? Если предложат. Но кем? Главным инженером службы? А то и замом главного инженера службы? Аппарат, никакой самостоятельности. Ты потеряешься в исполинской управленческой машине, станешь ее шестеренкой.