Красноярск-Шаолинь-Транзит (СИ)

Второй Шаолинь в тени. Его непросто увидеть, еще труднее туда попасть. Это то, что осталось от прежнего, древнего Шаолиня, его суть и основа. Это старые монахи, еще помнящие времена культурной революции, это буддийские службы дважды в день – в пять утра и в пять вечера, это традиционная техника кунфу – внешне не слишком впечатляющая, но зато тесно связанная с медитацией и буддийскими принципами. В этом монастыре нет места карьере и наживе, здесь учат смотреть внутрь себя, а не гоняться за множеством вещей. В этом монастыре, как ни странно, не так много романтики и экзотики – много кропотливой работы и терпения, зачастую без известности и признания.

Порой на тренировке у нас возникает чувство отчаяния – кажется невозможным правильно сесть в ту или иную стойку, кажется, что одной жизни не хватит для овладения очередным хитроумным приемом, что никогда нам не достичь легендарного мастерства великих учителей прошлого, что умели стоять на одном пальце, взглядом разрывали яблоко, в одиночку справлялись с толпой вооруженных противников… В такие минуты мы вспоминаем старого Ши Ян Шаня – ведь он совсем не тренировал кунфу, не убивал тигра ударом кулака, не выдерживал, как знаменитый кореец Ояма, по двести боев подряд… Нет, он просто каждое утро встает на службу, а днем отбивает в чашу поклоны туристов. Однако в его глазах мы видим недоступное нам пока спокойствие, он счастлив в своей нехитрой жизни, он что-то понял такое, что мы в спешке упустили…

Глава 10

«Одной из главных достопримечательностей Шаолиня являются русские туристы…»

Из путеводителя.

Несколько стоп-кадров:

В очередной раз поднимаемся на гору Дамо. Проходя мимо жилища первого патриарха, натыкаемся на ветхий шалаш-хижинку, собранный из бамбука и сухих прутьев. Печка-буржуйка, пара самодельных табуреток, какое-то белье на веревке. Дедушка и бабушка, лет по семьдесят, худые и седые. У нас бы их назвали бичами, здесь они – крестьяне, возможно, немного подзарабатывающие на туристах. Здороваемся. Улыбаются в три зуба, машут в ответ. А зимой-то как?

На одной из тропинок вбиты в землю два высоких и толстых кола, между ними натянута веревка. Девчонка лет пятнадцати ходит по ней взад-вперед, умело балансируя без всякого шеста. Внизу пацан помладше, наверное, брат. Денег за цирк не просят – сами тренируются. Ладно, удачи!

Кладбище шаолиньских монахов – аллея пагод в индийском стиле, на каждой каменная табличка, где с непостижимым мастерством вырезаны каллиграфически иероглифы – иногда краткая биография, иногда просто стихи, иногда кусочек сутры. Тихо, кипарисы недвижимы и вечнозелены. Заметив в проходе бабульку в грязно-серых брюках и футболке, автоматически навожу камеру на нее. Неловкая пауза в несколько секунд, затем она сердито разворачивается и уходит. Как-то нехорошо получается, чувствую себя папарацци.

В магазинчике за центральными воротами выбираем оружие. Хозяин с хозяйкой нас уже знают, поэтому спокойно беседуют о своем, предоставив нам полную свободу выбора. Но стоп-кадр в другом: на полу перед прилавком, в пыли и обрывках обеточной бумаги валяется карапуз лет трех в состоянии острой истерии и недовольства жизнью. Пацан орет благим матом, корчится, стучит кулаками по полу и размазывет сопли и слюни по чумазому лицу чумазыми же руками. Родители продолжают непринужденно беседовать, позволяя Мировому пространству поглощать килоджоули беспорядочной энергии расколбашенного соплемера. А может, так и надо?

Недалеко от самолета, подаренного Хрущевым Мао когда-то, идет ряд павильончиков, торгующих изделиями, претендующими на звание «произведений искусства». Художники, граверы, составители гороскопов. Один из них действует прямо на улице, ловя клиентов на вежливые манеры. Действительно, голос у него очень мягкий, разговаривает ненавязчиво и приветливо (у нас это, наверное, нереально на рынке – еще примут за голубого!). А делает вот что: в качестве исходного материала берется ваше имя на китайском (если такового нет, то моментом придумывается в соответствии с канонами китайской науки о именах), затем парень рисует небольшую графическую миниатюру черной тушью, но не кистью, а собственным ногтем! На пустом же пространстве листа составляется практически без раздумий шарада-стих с использованием иероглифов имени: стих записывается прямоугольным блоком так, что читать можно и сверху вниз по столбцам, и слева направо по строкам – и всюду получается какой-нибудь удачный смысл типа «Долгие лета господину Вану, недолгие – его теще, и чтоб поскорее приняли в Компартию…». Ловко, ничего не скажешь!