Красношейка

Харри откусил большой кусок, прожевал его и одобрительно кивнул хозяйке.

— Не знаю, — ответила госпожа Майер. — Когда узнали, что в ночь убийства она была с Юхансеном, на нее тоже завели дело, но ничего не нашли. Она уволилась из госпиталя, переехала в Вену, открыла там ателье и шила одежду. Да, она была сильной и деятельной женщиной. Иногда мы с ней встречались на улице. Но где-то в середине пятидесятых она продала ателье, и после я о ней ничего не слышала. Говорят, она уехала за границу. Но я знаю, кого вам надо спросить. Если, конечно, она еще жива. Беатрису Хофман — она была служанкой у Лангов. После того убийства Лангам пришлось ее уволить, некоторое время она работала в нашем госпитале.

Фриц снова достал телефон.

В оконное стекло с отчаянным жужжанием билась муха. Ее микроскопический разум, не способный объять большего, заставлял ее без конца колотиться о стекло.

— А штрудель?..

— В другой раз, госпожа Майер, сейчас у нас мало времени.

— Почему? — удивилась хозяйка. — Это все произошло полвека назад и никуда от вас не убежит.

— Ну… — Харри посмотрел на черную муху за кружевными занавесками.

По дороге в участок Фрицу позвонили, и он тут же развернул автомобиль и поехал обратно. Такое нарушение правил вызвало негодование окружающих водителей.

— Беатриса Хофман еще жива, — сказал Фриц, поддавая газу на перекрестке. — Она сейчас в доме престарелых по Мауэрбахштрассе. Это в Венском лесу.

Двигатель «БМВ» радостно взвизгнул. За окном кирпичные дома сменились фахверковыми, те — старыми трактирами и — лиственным лесом. Лучи заходящего солнца играли в листве буков и каштанов, создавая ощущение сказки.

Сиделка повела их по большому парку.

Беатриса Хофман сидела на скамейке под могучим узловатым дубом. Под огромной соломенной шляпой виднелось маленькое, сморщенное лицо. Фриц обратился к ней по-немецки и объяснил, зачем они пришли. Старуха кивнула и улыбнулась.

— Мне девяносто лет, — дрожащим голосом сказала она. — И все равно, когда я вспоминаю о фройляйн Хелене, слезы на глаза наворачиваются.

— Она живет? — Харри не говорил по-немецки со школы. — Знаете вы, где она есть?

— Что он говорит? — спросила Беатриса, поднося к уху руку.

Фриц объяснил ей.

— Да, — сказала она. — Я знаю, где Хелена. Она — там, наверху.

Старуха указала пальцем на крону дерева.

Вот он, подумал Харри. Маразм. Но старуха еще не закончила:

— У Святого Петра. Ланги были добрыми католиками, но из них всех Хелена была просто ангелом. Я как вспомню, — как говорится, слезы на глаза наворачиваются.

— Вы помните Гюдбранна Юхансена? — спросил Харри.

— Урию. Я видела его только один раз, — ответила Беатриса. — Красивый и очень милый молодой человек. Жалко, что больной. Кто бы мог подумать, что такой вежливый и добрый мальчик может убить? Они с Хеленой слишком любили друг друга. Бедная, она так и не нашла его. И полиция его не нашла. И хотя Хелену ни в чем не обвиняли, Андре Брокхард сделал все, чтоб ее выгнали из больницы. Она переехала в город и стала работать у архиепископа, — бесплатно помогать ему. Но потом семье понадобились деньги, и она начала свое дело. Открыла швейную мастерскую. Через два года у нее уже работало четырнадцать швей. Ее отец вышел из тюрьмы, но работу найти не смог — из-за того скандала с евреями-банкирами. Фрау Ланг тяжелее всех переживала за семью. Она болела, долго, и в пятьдесят третьем умерла. В том же году, осенью, герр Ланг разбился на машине. В пятьдесят пятом Хелена продала свою мастерскую и, ни слова никому не сказав, уехала за границу. Я запомнила, это было пятнадцатого мая, в День освобождения.

Заметив на лице Харри удивление, Фриц объяснил:

— В Австрии все несколько иначе. У нас празднуют не день гитлеровской капитуляции, а вывод из страны войск союзников.

Беатриса рассказывала, как ей стало известно о смерти Хелены Ланг:

— Двадцать лет — даже больше — мы от нее весточки не получали. И тут приходит мне письмо из Парижа. Она писала, что отдыхает там с мужем и дочкой. Я так поняла, это была ее последняя поездка. Она не писала ни о том, где живет, ни о том, за кого вышла замуж, ни о том, чем болеет. Писала только, что недолго ей осталось. Да просила свечку за нее поставить в соборе Святого Стефана. Она была не такой, как все, наша Хелена. Было ей семь лет, когда она зашла ко мне на кухню, посмотрела на меня серьезными глазами и сказала, что Бог создал человека для любви.

По морщинистой щеке сбежала слеза.

— Никогда этого не забуду. Семь лет. Думаю, она уже тогда решила, как проживет жизнь. И хотя жизнь оказалась вовсе не такой, какой она думала, и трудностей всяких на ее долю выпало немало, я уверена — всю свою жизнь она свято верила, что Бог создал человека для любви. Вот какая она была.

— У вас осталось это письмо?

Беатриса утерла слезу и кивнула.

— У меня в комнате. Дайте мне еще немного посидеть, повспоминать, и пойдем. Кстати, ночью сегодня будет жарко.