Красношейка

— Неужели? — Харри загасил сигарету и с силой раздавил ее в пепельнице. — А по-моему, это очередная попытка реабилитировать меня.

— Что ты имеешь в виду? — Бьярне Мёллера задело это замечание.

— Да, я знаю, вы не послушались умных советов и снова решили потащить меня в пекло после Бангкока. Я искренне благодарен вам за это. Но кем вы меня делаете на этот раз? Офицером связи? Это звучит как попытка убедить сомневающихся, что вы правы, а они — нет. Что Холе — восходящая звезда, что ему можно поручить ответственное дело и все такое.

— И что?

Бьярне Мёллер снова сел в позу «долгого разговора».

— И что? — передразнил Харри. — Если все это объясняется таким вот образом, выходит, я снова просто пешка?

Мёллер удрученно вздохнул:

— Все мы пешки, Харри. Все давно расписано. И твоя роль не хуже прочих. Постарайся, Харри, сделай милость — и мне и себе. Неужели это так сложно, черт возьми?

— Вот только я чувствую себя как лошадь на скачках. А я терпеть не могу всю эту чертову ответственность.

Харри взял в рот сигарету, но так и не зажег ее. Конечно, спасибо Мёллеру за эту услугу, но вдруг он провалит это задание — об этом Мёллер подумал? Офицер связи. Конечно, он уже давно не выпивал, но ему по-прежнему нужно все время следить за собой и осторожно проживать каждый день. Какого хрена, а разве за этим он пошел в следователи — чтобы избегать ответственности за людей? И за самого себя? Харри сжал зубами фильтр сигареты.

Из коридора донесся разговор — вроде бы возле автомата с кофе. Кажется, говорил Волер. Потом — звонкий женский смех. Должно быть, новая сотрудница.

— Черт, — сказал Харри. Че-орт — в два слога, на каждый из которых сигарета подпрыгивала у него во рту.

Мёллер, который во время раздумий Харри сидел с закрытыми глазами, теперь приоткрыл их:

— Я могу расценивать это как согласие?

Харри встал и, ни слова не говоря, вышел из кабинета.

Эпизод 8 Железнодорожный переезд у моста Алнабрю, 1 ноября 1999 года

Серая птица то пропадала, то вновь появлялась в поле зрения Харри. Поверх мушки «смит-вессона» 38-го калибра он смотрел на неподвижную спину за стеклом. Палец лежал на курке. Вчера кто-то по телевизору рассказывал о том, как медленно может тянуться время.

«Гудок, Эллен. Нажми на чертов гудок, это же агент Секретной службы».

Время тянулось медленно. Как в новогоднюю ночь перед тем, как пробьет двенадцать.

Первый мотоцикл поравнялся с билетной кассой, а краешком глаза Харри все еще видел красношейку, превратившуюся в маленькое пятнышко. Время на электрическом стуле перед поворотом рубильника.

Харри до отказа надавил на курок. Раз, другой, третий.

И время рванулось и помчалось до боли стремительно. Темное стекло на мгновение побелело и посыпалось на асфальт дождем осколков, и Харри успел увидеть исчезающую за окном руку. А потом послышался шелестящий шум дорогих американских автомобилей — и умолк.

Харри смотрел на окошко кассы. Желтые листья, поднятые кортежем, все еще кружили в воздухе и падали на грязную серую траву. Он смотрел на окошко кассы. Снова стало тихо, и на какое-то мгновение он подумал, что находится на самом обычном в Норвегии переезде, что вокруг — самый обычный осенний день, что там, вдалеке, — самая обычная станция техобслуживания. И даже в воздухе пахло обычной утренней прохладой, отсыревшей листвой и выхлопными газами. И это потрясло его: может, ничего и не было?

Он все смотрел на окошко кассы, как вдруг тревожный, настойчивый гудок «вольво» за его спиной распилил день надвое…

Часть вторая Бытие

Эпизод 9 1942 год

Огни вспыхивали в сером ночном небе, и оно было похоже на грязную парусину палатки, растянутую над этой бесчувственной голой землей. Может, русские начали наступление или просто делают вид, что начали его, — сейчас это нельзя было знать наверняка. Гюдбранн лежал на краю окопа, поджав ноги под себя, сжимая обеими руками винтовку, и, прислушиваясь к далеким, приглушенным раскатам, глядел на затухающие вспышки. Он знал, что ему с его куриной слепотой не стоит смотреть на эти вспышки, иначе можно не заметить русских снайперов, ползущих по снегу нейтральной полосы. Но он и так их не видел ни разу, только стрелял по чужой команде. Как сейчас.

— Вон он лежит!

Это был Даниель Гюдесон, единственный городской парень во всем отряде. Остальные были из мест, названия которых кончались на «даль» — «долина». Одни долины — широкие, другие — глубокие, тенистые и безлюдные, совсем как родные места Гюдбранна. Но не Даниель! Не Даниель Гюдесон, с его высоким, чистым лбом, сверкающими голубыми глазами и белозубой улыбкой. Он был из очага прогресса.

— Шестьдесят градусов левее куста, — скомандовал Даниель.