Красные бокалы. Булат Окуджава и другие

Дело в том, что в какие-то незапамятные времена было принято специальное постановление ЦК и Совета министров, согласно которому ни одно из «писем трудящихся», в какие бы инстанции оно ни было направлено, не должно остаться без ответа. И графоманские стихи, рассказы, повести и романы подпадали под эту рубрику, то есть были приравнены к многомиллионным жалобам трудящихся на самые разнообразные несправедливости и тяготы их нелегкой жизни.

Ни для кого не было секретом, что штатные сотрудники редакций справиться с этим потоком не смогут. Поэтому в каждой редакции был выделен специальный фонд для внештатных сотрудников. (Вот таким был и я в «Новом мире».)

В «Литгазете» при нашем отделе литературы кормились три таких утвержденных редколлегией, то есть имеющих официальный статус внештатных, литконсультанта: будущий редактор «Континента» Владимир Максимов, будущий автор повести «До свидания, мальчики!» Борис Балтер и начинавший помаленьку вылезать из своего подполья в легальную печать Эмка Мандель (в то время уже Коржавин).

Максимов и Балтер отвечали графоманам-прозаикам и с делом этим справлялись легко: у них за плечами был большой опыт. А с Манделем была просто беда.

Ответы его доходили до полуметра в длину: он подклеивал каждый новый листок к предыдущему, так что получалась длинная бумажная лента-простыня. Эти свои «простыни» он то и дело терял и бродил по редакционным кабинет в поисках неведомо где оставленного письма. Но главная его беда состояла в том, что за каждым письмом он видел человека. И к каждому обращался индивидуально, делясь с ним своим – тоже сугубо индивидуальным и совсем не банальным – пониманием природы поэтической формы. Это был гибельный путь.

Чтобы справиться с должностью литконсультанта и получить за свой труд в кассе хоть какие-то гроши, надо было иметь в запасе какие-то штампы, готовые клише, ими и оперировать.

На этом пути тоже были свои трудности, случались разные казусы, возникали обиды.

Опять не могу удержаться, чтобы не рассказать еще одну

историю из собственного моего литконсультантского опыта, которой я время от времени забавляю разных своих друзей и знакомых.

Самой надежной и выгодной кормушкой для нашего брата литконсультанта-внештатника было еще в пору моего студенчества создавшееся при Союзе писателей специальное учреждение «Литературная консультация».

При этой литературной консультации одно время кормился и мой сын. Сперва – под моим именем, а потом, когда он уже достаточно набил себе руку, и под своим собственным.

Обучая его своему нехитрому ремеслу, я однажды дал ему такой совет:

– Никогда не обрушивай сразу на несчастного графомана все, что у тебя там накипело. Для начала скажи ему что-нибудь поощрительное. Какой-нибудь комплимент… А уж потом…

– А если ничего хорошего в его стихах нет? – возразил сын. – Ну просто не за что ухватиться! Ни одной живой строки…

– Ну, – посоветовал я, – тогда сперва напиши, что стихи его грамотные, гладкие. Что стихотворная речь дается ему легко. Но это, однако, еще не делает его вирши поэзией. Объясни разницу между нехитрым умением складывать слова в рифму и истинным призванием поэта…

Сын внял моему совету и пустил эту мою идею на поток. И вот однажды на один из его ответов пришла жалоба.

«Чтоб Сарнову так легко икалось, – писал в ней оскорбленный в лучших своих чувствах графоман, – как мне легко дается стихотворная речь!»

Без штампов, без готовых клише в этом деле,

как я уже сказал, было не обойтись. Но эти штампы и клише должны были быть разными, и всякий раз надо было соображать, какой из них пустить в ход, в зависимости от того, к кому обращаешься.

У меня в запасе было четыре таких штампа, четыре готовых клише.

Графоманам совсем беспомощным я объяснял, что такое рифма и стихотворный размер. А чуть более продвинутым рекомендовал читать книжку Исаковского о поэтическом мастерстве и статью Маяковского «Как делать стихи».

Графоманам, уже научившимся рифмовать, и даже довольно ловко, я отвечал в духе того совета, который дал сыну: «Стихотворная речь дается вам легко, но…» И т. д.

Третий случай – профессионалы, то есть графоманы, уже печатавшиеся, в числе которых было немало и членов Союза писателей. Им я писал, что при всех достоинствах присланных ими стихов опубликовать их не представляется возможным, поскольку их уровень не соответствует тем высоким требованиям, какие мы предъявляем к стихам, достойным появления на страницах нашего издания.