Красные части. Автобиография одного суда

Сначала я попыталась согреться под плохоньким мотельным покрывалом, думая о мужчине, которого любила. Он тогда путешествовал по Европе и был, таким образом, недосягаем. Лежа там, я еще не знала, что он путешествовал с другой женщиной. Какое это теперь имеет значение? Я изо всех сил пыталась ощутить, как он крепко меня обнимает.

Потом я попыталась представить, как меня обнимают все, кого я когда-либо любила и кто когда-то любил меня. Я старалась почувствовать, будто я сложена из всех этих людей, а вовсе не одна в паршивом номере мотеля со сломанным обогревателем где-то под Детройтом, в нескольких милях от места, где тридцать шесть лет назад бросили тело Джейн, мартовской ночью, такой же, как эта.

Нуждайтесь друг в друге так сильно, как только можете вынести, — пишет Айлин Майлз. — Где бы вы ни были в этом мире.

Той ночью я чувствовала, как остро нуждаюсь в каждом из этих людей и в них всех вместе. Лежа в одиночестве, я почувствовала — и, может быть, даже осознала, — что меня не существует вне моей любви к ним и потребности в них и что, возможно, их не существует вне их любви ко мне и потребности во мне.

В последнем я была не так уверена, но мне казалось, что уравнение вполне может работать в обе стороны.

Засыпая, я думала: Может, это для меня и есть промысел божий.

Кода

Мощная гроза надвигается на город. Мы с матерью сидим на веранде Джилл и передаем друг другу сигарету, а небо темнеет и в воздухе прокатывается гром. Когда начинает лить, льет как из ведра.

Может, оттого, что я выросла в Калифорнии, меня всегда пугают гром и молния. Они кажутся мне признаком скорого апокалипсиса. А моя мать любит сильные бури. Эту мы пережидаем в зарешеченной коробчонке чужой веранды, как будто нас погрузили на дно морское в клетке, которая должна уберечь нас от акул и прочих хищников, вздумай они упрямо биться о прутья.

Мы обмениваемся наблюдениями о событиях дня в суде, оранжевые огоньки сигарет танцуют в темноте, и лицо моей матери время от времени озаряется пурпурными вспышками молнии. Затем осторожно, с опаской, будто проверяя больной зуб быстрым движением языка, мы заговариваем о фотографиях со вскрытия. Может быть, непринужденная беседа о них в плетеных креслах укротит их силу. Их безначалие.

Я вспоминаю первое фото на каталке, то, что с бледной подмышкой Джейн.

На нем она такая красивая, — говорит моя мать с тоской.

Мне тут же хочется возразить — отчасти по привычке, а отчасти потому, что ее слова звучат так, будто она пытается выбрать лучший кадр из серии портретов для прессы. Но на самом деле спорить с ней не имеет смысла. Спокойный профиль Джейн, ее чуть приоткрытый рот, ее юная кожа, излучающая свет, — вероятно, такой эффект дает яркая вспышка фотокамеры, но кожа Джейн от нее сияет, как божественное на ренессансной картине, — на этом снимке она и правда красивая.

Затем моя мать говорит, что, когда она увидела свою сестру на похоронах, Джейн была сама на себя не похожа. У нее было странное отекшее незнакомое лицо человека, умершего несколько дней назад. Но на этой фотографии, сделанной через несколько часов после убийства, она узнаёт ее. Несмотря на темные пулевые отверстия, несмотря на то, что ее волосы потускнели от влажной и засохшей крови, несмотря на чулок, врезавшийся так глубоко в ее шею, что и не описать, она узнаёт ее. Она говорит, что рада снова ее увидеть. Она говорит, что рада наконец увидеть, что с ней было сделано.

Перед тем, как отправиться спать, она откроет все окна в доме Джилл, чтобы нам было как следует слышно дождь.

Я не побывала в спальне отца в тот вечер, когда он умер, но моя мать всё же спросила меня, хочу ли я увидеть его тело до того, как его кремируют. Я сказала да. Мы ехали в тишине.

Она завела меня в комнату, где на столе лежало забальзамированное тело отца в одном из его деловых костюмов. Она спросила, хочу ли я остаться с ним наедине. Я сказала да, и она вышла, закрыв за собой дверь.

Вот он, момент, которого я так ждала; момент, который должен был поставить меня перед непреложным фактом его отсутствия; момент, который должен был открыть мне секрет, чтобы я смогла отпустить его и попрощаться.

Как только она закрыла дверь, меня охватила жуткая паника. Я заозиралась вокруг, как белый медвежонок в тундре, отбившийся от стаи себе на гибель. В этой изысканно освещенной, элегантно обставленной комнате я искала место, где можно спрятаться. Красная бархатная оттоманка — это вариант. Никто меня никогда не найдет. В конце концов я просто исчезну.