Красные дни. Роман-хроника в 2 книгах. Книга 2

— Филипп Кузьмич... — произнес вдруг со смущением он. — Вы бывали у Ленина, вы счастливый человек, и говорили с Дзержинским... Скажите, каков из себя Дзержинский? Это не праздное... мне почему-то важно это...

Миронов вновь усмехнулся и задумался. В самом деле, каков из себя Феликс Дзержинский?

Припомнилось волнение, с которым он поднимался по отлогой парадной лестнице Первого Дома Советов, оглядывал богатые лепные украшения бывшей фешенебельной гостиницы «Метрополь», входил в квартиру председателя Чрезвычайной Комиссии... Чувство удивления — он ведь считал, что его везут на Лубянку! — и некоторой раздвоенности, когда увидел в истопленной квартире самого Дзержинского, почему-то в накинутой шинели, как будто он собирался уходить...

Потом еще — кофейник в мосластой, исхудавшей руке Феликса Дзержинского, когда он наливал кофе крепкой заварки в пузатые чашки дорогого фарфора, приглашение подкрепиться.

Миронов был смущен всем этим, необычным помещением, необычным приемом, не совсем обычной мягкостью Дзержинского и, откровенно говоря, не знал, как держаться. Слишком открыто — может показаться панибратством, фамильярностью. А закрыто Миронов вообще не умел общаться с людьми, какого бы они ранга ни были... Но все таки...

Разговор о Саранске так или иначе должен был возобновиться, и, когда Дзержинский упрекнул его за опрометчивость и даже недальновидность, Миронов как-то покорно и непривычно для себя развел руками, держа в одной пузатую чашку:

— Приходится соглашаться, товарищ Дзержинский. Но я ведь — не политик, я — солдат. Точнее, военный до мозга костей человек.

Дзержинский тут же поймал некую ниточку неточности ложного самоуничижения, посуровел ликом:

— Нет, Филипп Кузьмич, вы политик, да еще какой! По-ли-тик, да еще со своей платформой. Этакий либерал девятнадцатого века с идеей Христа-спасителя: «Чтобы всем было хорошо...» А так не бывает, Филипп Кузьмич, — от этих слов было как-то неуютно, тянуло сквознячком...

— Каков же он, Дзержинский? — Седов, сидевший теперь перед Мироновым, с великим любопытством ждал ответа, и Филипп Кузьмич ответил:

— Как вам сказать... Сухой, высокий человек. Лобастый, глаза не ломкие, уверен в своей правоте. Нельзя сказать, что порывист, но внутри весь кипит, сгорает сухим жаром. Запален, как и мы с вами, вот и все.

— Я понял вас, Филипп Кузьмич. И насколько позволят силы мои, рассчитывайте на меня, пожалуйста... Я подумаю насчет вашего предложения, не лучше ли в самом деле обосноваться мне в персиановском хозяйстве...

Старик поднялся с кресла (солнце уже перекочевало за оконный косяк, стало прохладно), сказал, откланиваясь:

— Вам бы приехать, Филипп Кузьмич, к нам, в Новочеркасск да вмешаться... Понимаете, недавно разрушили и снесли два памятника: Платову и Бакланову. Тоже нехорошо, непорядочно как-то — царские генералы, мол! А сейчас уже молва идет — к Ермаку с той же киркой и ломом подбираются. Тут уж никакого оправдания после не будет. Ведь сам Ленин открывал в Москве памятник Разину, так Ермак-то ничем не ниже Разина, тоже гулевой атаман.

— И до Ермака, говорите? — оторопел Миронов.

— Есть разговоры... Приехать бы вам, — сказал старик на прощание.

— Приеду после праздников, Василий Иванович. На Первомай смотаюсь в родную Усть-Медведицу, в Вешенскую, погляжу, как там у Мошкарова сеют, а уж оттуда и к вам...

Старик протянул слабую, иссохшую руку. Миронов пожал легко, щадя слабые пальцы, и в душе ворохнулось предчувствие, что недолго протянет старик, испытавший двухлетнее заточение в красновском каземате...

Провожая гостя на крыльцо, увидел несколько автомобилей, выстроившихся перед подъездом. Машины были не только местные, но и чужие.

— Что за комиссии? — спросил мимоходом дежурного в вестибюле.

Дежурный вытянулся перед Мироновым, доложил по-военному:

— Члены трибунала, товарищ Миронов! Этого, Думенку, судить. Товарищ Розинберг из Москвы, еще товарищи Зорин и прокурор Белобородов, тот самый, что царя Николашку расстреливал. Совещаются у председателя, после праздников будто — суд...

«Странное дело, — подумал Миронов. — Только что вышел декрет об отмене расстрелов, а тут такая шумиха, вплоть до Москвы…»

— Закажите мне дрожки на вокзал, — приказал дежурному. Уезжаю в командировку.

И, выглянув через открытую дверь на ряд автомобилей, вспомнил слова предгубисполкома Знаменского: «Нет, не посмеют...»