Красные дни. Роман-хроника в 2 книгах. Книга 2

Дело Бориса Думенко, комкора и героя Южного фронта, заключало собой длинную цепь падений и крушений всех мало-мальски заметных, прославленных командиров Красной Армии, выдвинувшихся в самый первый, партизанский и полупартизанский ее период. Обозначилась эта история, или, скорее, тенденция, еще весной 1918 года, скандалом и изгнанием главкома Кубано-Черноморской республики Автономова. Затем под удар попал командующий Таманской армией Матвеев: выйдя с обескровленной и полуживой армией из тисков деникинцев под Новороссийском, добравшись до своих в Армавире, он получил распоряжение атаковать с ходу белых на Ставропольском направлении. Армия и многотысячный обоз беженцев нуждались в отдыхе, не было патронов и снарядов, бойцов косил тиф. Матвеев выехал в штаб фронта, чтобы испросить хотя бы краткий отдых для переформировки частей. Реввоенсовет 11-й армии во главе с Яном Полуяном расценил этот поступок командарма Таманской как неподчинение, Матвеева расстреляли.

За какую-то мелкую провинность взъелись на комдива Жлобу, бывшего командира коммунистического Донецкого отряда шахтеров. Его тоже вызвали в штаб 11-й для объяснений, но сметливый шахтер понял опасность; дивизию свою, которая называлась Стальной и непобедимой, поднял по тревоге и увел к Царицыну под защиту Сталина и Ворошилова. Фактически к этому времени дивизия Жлобы была армией из двенадцати полков (в том числе четырех кавалерийских), она ударила с тыла по белоказакам Краснова и этим спасла Царицын. Царицынский губком РКП (б) ходатайствовал о награждении Стальной дивизии Почетным знаменем ВЦИК, а ее командира орденом Красного Знамени. Награждение состоялось, но в Царицын прилетел Троцкий, накричал, разжаловал Жлобу «за дезертирство с Кавказского фронта» и арестовал для последующего суда и расправы. Дивизия взбунтовалась, к ней присоединились и моряки Волжской флотилии, памятуя беду Автономова и Матвеева... Председатель Астраханской ЧК Грассис по совету Кирова обратился по этому поводу лично к Ленину, и начдив Жлоба был освобожден. Но уже не в прежнем своем звании, а только как... командир партизанского отряда для засылки в астраханские степи, по тылам Деникина.

Отряд Жлобы не погиб. Пополнившись казачьей беднотой и калмыками, сочувствующими Советам, он обрел черты кавалерийской бригады и был включен осенью 1919 года во вновь формируемый корпус Думенко. Все эти перипетии и злоключения научили Жлобу многому; во всяком случае, того Жлобы, что вел когда-то со светлой душой отряд шахтеров на Кубань, уже не было. Теперь был другой комбриг — расчетливый и дальновидный человек, понявший некоторые тайные пружины троцкистского руководства армией и умеющий хорошо пользоваться своим знанием; он-то и был основным свидетелем по делу комкора Думенко, обвинявшегося в партизанщине, пьянстве и юдофобстве.

Не забыли на Южном фронте и дела Сорокина, расстрелявшего председателя ЦИК Абрама Рубина, председателя крайкома Крайнего-Шнейдермана, председателя краевой ЧК Рожанского, видного работника крайкома Дунаевского и начальника городской ЧК в Пятигорске Власова-Богоявленского. История была весьма запутанная, поработала достаточно и контрразведка генерала Деникина, так что в кармане френча Крайнего-Шнейдермана оказалось каким-то образом подметное письмо английской разведки. В нем вроде бы ставились условия, при которых Великобритания согласна взять новое государство — Кубано-Черноморскую республику под свое покровительство, в случае ее отделения от РСФСР...

Серго Орджоникидзе писал в Москву: «...Я считаю своим долгом заявить, что несмотря на его (Сорокина) преступление по отношению к нашим товарищам, с контрреволюцией он никаких связей не имел. Сорокинская история создавалась на почве отступления Кубанской армии и недоверия между Сорокиным и руководителями кубанской соввласти...»

Сам Сорокин ждал гласного суда в ставропольской тюрьме, готовил какие-то оправдательные документы. Но до суда, но странному стечению обстоятельств, опять не дошло. Однажды во двор тюрьмы каким-то образом зашел пьяный казак Мысленно, бывший комполка из Таманской, и спросил, плохо владея языком: — А дэ тут та Сорока, шо нашего незабвенного командарма, товарища Матвеева, расстреля?..

По странной случайности в руках Мысленко оказалась винтовка, и по той же случайности перед ним открыли одиночную камеру, в которой сидел Сорокин. Бывший командарм стоял спиной к двери, глядя в окно. Раздался выстрел, пуля размозжила ему затылок. Куда девался после этого Мысленко, история также умалчивает. Говорят, на другой же день был убит в бою.