Красные дни. Роман-хроника в 2 книгах. Книга 2

Серега Кравченко, завидя быков и привставшего на арбе казака, перепугался при виде красного околыша. Упал ничком на мягкую землю, словно в окопчик, и, выламывая руки в суставах, пытался развязаться. Ему, возможно, показалось, что скачет на него какой-то белоказак-старовер в заломленной атаманской фуражке. У казака к тому же была борода, черная и лохматая.

Бородач спрыгнул с арбы и подбежал к ровчику. Увидя неладное, начал развязывать крепко стянутый узел на руках Сергея. Узел не поддавался, ножа у казака не оказалось, тогда он прилег рядом, стал растягивать и перегрызать телефонные провода зубами. Серега бился, как бы сопротивляясь, и стонал от боли.

— Царица небесная, а беда-т какая! — ахнула подошедшая ближе казачка. — Совсем руки побелели у сердешного, затекли! Эт чего ж, мертвяк оживел, что ль?..

— Да не городи ты черт-те чего, а лучше головную шпильку дай! — протянул к ней старик руку наотмашь: — Тут вот провода проклятые, никак я их зубами не возьму! М-мать бы их бог л-любил!..

Кое-как развязался узел. Серега со стоном мучительного удовлетворения перевалился на спину и раскинул руки. Лежал недвижимо, закрыв глаза, и только губы его нехорошо подергивались, как в припадке. Старик и старуха, сидя по обе стороны, растирали ему побелевшие в отеке запястья.

— Что делается-то, Фомич, что деется на белом свете, прям как перед Страшным судом, — охала и крестилась пожилая женщина.

— Три, одно знай! Не рассусоливай! Кабы не пропали руки-то, чем он тады хлеб свой заработает! Небось так вот не один часок — в перетяге! Палачи-люди, прости господи...

Серега, как бы очнувшись, приподнял голову и огляделся. Из глаз плеснула безумная тоска, когда он, привстав, хныкал, глядя в развороченную могилу:

— Они... нас! Как же они, июды проклятые, нас, красных героев! А? Красных, лихих конников! А? Мы — за свободу и землю, за Совецку власть, за Ленина, а они нас вон куды, в чернозем, а?!

С ним что-то стряслось, он упал на колени в разрытую мякоть и начал быстро-быстро, по-собачьи, разгребать скрюченными руками земную рыхлость. Греб ее азартно между коленей, наклоняясь, брызгая пеной с губ:

— Там же наш... незабвенная товарищ Думенка! Люди! Там же наш кровнай командир! Красный орел ре-во-лю... В бога мать! Июды подлый его со свету сжили! С Москвы приехали с ревсовету! А он — наш!

Старый казак крякнул, взял Серегу за локоть, чтобы вытянуть из ямы. Приговаривал тихо, внушительно:

— Охолонь, охолонь, парень, — не вернешь. Вижу, что у вас тут было... Одному — такая судьба, другому — другая... Ну, раз уж повезло те, милок, то вылезай, не дури...

Серега вылез. Безумно глянул на казака, но тут опять в его глазах плеснулся ужас. Дико взвизгнув, он шарахнулся прочь. Побежал от людей и от разрытой ямы, вихляясь, делая заячьи скидки и отмахиваясь будто от казака и его фуражки с красным околышем, и от престарелой станичницы в белом, крапчатом платочке, от арбы с красными быками. А может, и от всего земного, что он оставил но другую сторону от своего безумия.

Старик молча и не осуждая посмотрел вслед отдалявшейся его тени, махнул только рукой и, с болью разогнув поясницу, побрел к быкам. Казачка тихо заплакала, прижимая концы платочка к глазам и подбородку.

— Довоевались, анчибилы! — сокрушенно вздохнул старик, прожевав матерное слово, и сел в передок арбы, свесив ноги на развилок вия. Они поехали дальше, и еще долго видно было им, как по взгорью, удаляясь, бежал и бежал человек в окровавленной рубахе и грязных бязевых кальсонах, потерявший рассудок, но не избывший своей страшной памяти.

Потом слышали старик со старухой: бродит по станицам и хуторам, просит милостыню этот тихопомешанный. Хватает за руку каждого прохожего. Иной раз всплакнет, а то и закричит что-то непонятное о красной коннице и товарище Думенке, каких-то иудах, тайно убивших всю красную революцию и сживающих людей со света...

Спустя время разговоры сникли: Серегу взяли наконец под стражу, заново судили и, как нераскаявшегося врага и агитатора, отправили на 10 лет в Соловки...

2

На столе председателя Ростовского губисполкома Андрея Знаменского, отдельно от других бумаг и как-то отчужденно, лежала свежая, только что полученная телеграмма из штаба Кавказского фронта. Телеграмма была секретной:

Ростовскому исполкому

Реввоенсоветам 12, 14, 1-й Конвой и 13-й армий —

По приказанию Реввоенсовета фронта прошу запретить печати распространение известий расстреле Думенко.

Военном штабаИорданский.

В первую минуту по прочтении этой телеграммы он испытал горькое недоумение. И перечитал снова, раз и два, не понимая, что происходит.

Уже — все, свершилось?..