В ночь на 25 мая генерал Секретёв с конной группой прорвал фронт 8-й Красной армии на Белой Калитве и, развивая успех, стремительно шел на соединение с верхнедонскими повстанцами. 9-я же армия, еще раньше рассеченная и потрепанная корпусом Мамонтова, устремившегося теперь на тылы 10-й, под Царицыном, была практически разгромлена. Она в панике откатывалась к Чиру и здесь натыкалась тылами на заставы вешенских казаков. Главной опоры армии — 23-й мироновской дивизии в прежнем ее значении не существовало. Из нее изъяли блиновскую конницу и, объединив с кавбригадой из 36-й дивизии, спешно создали кавгруппу, прикрывая ею теперь все наиболее опасные участки и стыки частей. По слухам, блиновцы несли огромные потери, сам командир, не излечившись еще после прежних ранений, ходил в кровавые сабельные атаки, хотел вывести свою конницу из-под удара, спасти от разгрома. Пехотные полки дивизии, потеряв половину состава при выходе из окружения за Донцом, страдая от голода и тифа, отходили к родной Усть-Медведице, чтобы там переправиться через Дон и в относительной безопасности отдохнуть, вымыться, наесться пшенной каши около родных куреней.
В этих условиях поручик Щегловитов, по-прежнему ходивший в красных штабах под именем комиссара Гражданупра товарища Щеткина, мог только радоваться и даже предаваться некоторому меланхолическому безделью, если бы не настойчивые напоминания контрразведки: быть настороже, действовать четко и обдуманно.
Дело в том, что момент этот — краткий миг всеобщих успехов и побед — мог нечаянно оборваться... Силы Антанты вели какую-то дьявольскую игру по отношению к России. Они помогали белогвардейским штабам лишь постольку, поскольку белая сторона оказывалась слабее. Но как только Деникин или Колчак забирали силу, так и слабел ручей поставок, меньше транспортов приходило в порты, падала активность интервентских частей, высаженных в Одессе и Архангельске. Собственно, это была не столько помощь, сколько средство затягивания войны, средство подтачивания сил в России... Многие уже понимали это, настроение деникинских солдат держалось на волоске, войну надо было кончать как можно скорее, и здесь могли иметь значение многие второстепенные, даже мелкие факты. Чего стоила, к примеру, одна только работа бывшего полковника генштаба Всеволодова в красном тылу или компрометация, а затем и устранение начдива Миронова с театра военных действий? А вешенскнй мятеж?
Разумеется, пока в штабе 9-й, у красных, сидел полковник Всеволодов, охраняемый авторитетом наркомвоена Троцкого, Деникин мог спать спокойно. Но вдруг, допустим, большевистская контрразведка резала эту нить, очищала штаб, сменяла командование, что тогда? Или, допустим, Москва решительно изменила отношение к повстанцам, даровала им амнистию, учитывая, что эти казаки, в огромном большинстве, никак не хотели еще объединяться с белогвардейщиной, — что же получалось бы в этом случае? Не исключалось и появление на Южном фронте изгнанного Миронова в каком-нибудь высоком качестве (например, командарма-9!), что имело бы для белого фронта самые пагубные последствия. Этот Миронов опять начал бы раскалывать и дробить передовые части белых, забрасывая их умело написанными прокламациями — а делать это он великий мастер! — и через месяц-полтора мобильная мамонтовская конница сотнями и россыпью стала бы перебираться в красный стан, потому что-де «у Миронова безопасней», можно сохранить шкуру. Так ведь было в январе и феврале в донских степях, и так получалось сейчас, на Западном, куда Миронов только прибыл. Дошли слухи: под Смоленском он уже переманил на свою сторону два кавалерийских полка с той стороны и собирается сделать из них непобедимую красную бригаду имени бывшего комиссара Ковалева! За два месяца с небольшим, в незнакомых лесах Смоленщины — непостижимо, но факт!