Красные и белые. На краю океана

Раздался осторожный стук в дверь, Энгельгардт открыл.

— Важная радиограмма, господин генерал. Из Токио сообщают, что в Охотск идет торговая шхуна,— - с порога заговорил Козин.

— Слава богу, слава богу! Прекрасная новость, а то уже надоело сидеть у моря, ждать погоды.

— У меня мурашки по телу от мысли, что вы покинете Охотск, господин генерал.

— Я, Козин, не господин, а брат. Не нарушай демократических правил нашей дружины. — Ракитин снял салфетку, прикрывающую на столе бутылку спирта. — За славную новость следует выпить.

— Покорно благодарю, брат-генерал.

ц — Последний спирт допиваем. Все стало последним: вино, воина, успех. И этот злосчастный поход на Якутск обернулся последним. Теперь дай бог ноги унести из Охотска.

— Печальные, худые дела, — согласился Козин.

— Хуже некуда. Следи за эфиром, Козин, сообщай мне новости незамедлительно.

— Есть сообщать, брат-генерал, но уж больно трудно ловить японские станции.

— А ты старайся, я в долгу не останусь.

После ухода радиста Энгельгардт грустно выругался:

Взял бы за шиво от этого б’ата, он бы у меня ве’телся волчком.

— А Козин ножки протянет, что тогда скажут наши братья по дружине?

— Вы изменяетесь к худшему, б’ат-гене’ал, вы становитесь гуманистом.

Сто пятьдесят тысяч .золотых рублей! Здорово придется поработать за такую сумму.

— Будем ст’ичь якутских овечек.

— Да, но как бы только не вышло по той пословице: пошли по шерсть — возвратились стрижеными.

За тонкой переборкой зазвенела гитара, послышался голос Дуньки:

Я отчаянной родилась ' И собой не дорожу,

Я гуляла, я молилась,

Я ходила по ножу... ,

— Бесшабашная бабенка, — нежно улыбнулся Ракитин.

— Тиг’ица! Сошелся бы с Дунькой, если бы не ждала меня невеста,— соврал Энгельгардт. — У нас, у Энгельга’дтов, фамильный девиз: «Честь до’оже жизни»...

742

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Ледяные поля лежали вокруг «Ставрополя», в белесой искрящейся мгле маячил силуэт «Индигирки», и ничего больше не было на горизонте. Степан Вострецов надел дымчатые очки, слепящее сияние снега смягчилось. С минуту молчал, не спуская глаз с беспредельной ледяной пустыни, потом спросил вахтенного штурмана:

-— Что нового?

— Все по-старому.

•— Уже хорошая новость, что нет новостей. Я читал в лоции, будто Охотское море в мае освобождается ото льдов. Май на исходе, а мы в ледяной ловушке.

— Такой скверной ледовой обстановки давно не помню, хотя и плаваю здесь много лет,— согласился штурман.

— Где мы сейчас?

— На траверзе Аяна...

— Во Владивостоке меня предупреждали: Пепеляев-де квартирует в Аяне, но когда это было? Не сидит же генерал сложа руки...

Штурман только пожал плечами. Вострецов достал трубку, покрутил в пальцах, но не закурил. Постоял в раздумье, предупредил штурмана:

— Я буду в каюте. Кому нужен, пусть приходит туда.

В каюте, заваленной оружием, теплой одеждой, Вострецов лег на диван, раскрыл путеводитель «Охотско-Камчатский край», хотелось представить места, куда забросила судьба.

«Охотск основали русские землепроходцы, когда в целеустремленном своем движении вышли на Тихий океан»,— прочитал он и отложил книгу. Не читалось. Сейчас, когда экспедиция находилась на траверзе Аяна, овладевали воспоминания и, как всегда, мелочи заслоняли существенное. Вострецов вспоминал, слушая, как содрогается от ударов льдин корпус «Ставрополя», как стучит собственное сердце. Вспомнил разговор с Иеронимом Уборевичем:

«Это уж самый последний поход, Вострецов. Впрочем, в жизни не бывает ни последних залпов, ни последних походов, жизнь — это вечный бой, сказал поэт. Мне просто некого, кроме тебя, послать в поход за последним тигром русской контрреволюции. На тебя же надеюсь, как на самого себя, ведь вместе штурмовали Спасск, вместе освобождали Приморье от Дите-рихса. Так кому же, как не тебе, отправляться в Охотск и Аян? — говорил Уборевич. — Цель экспедиции держи в строжайшем секрете, надо свалиться на Пепеляева как снег на голову. Всех, сдавшихся добровольно, офицер ли, солдат ли, щади, но золото, но пушнину забери».

Поход начался при хорошей погоде: голубело небо, сияли волны. В проливе Лаперуза с интересом поглядывал Вострецов

на японский остров Хоккайдо и черные обрывы южной оконечности Сахалина. В душе он побаивался, как бы японцы не задержали экспедицию. Обогнув южную часть Сахалина, корабли взяли курс на север и вскоре встретили льды. Охотское море обрушилось на экспедицию снежными бурями, начались поломки, задержки. В корпусе «Индигирки» появилась течь, авралы следовали за авралами. Прошло ровно тридцать дней с начала плавания, а Охотск по-прежнему был недосягаем.

На иллюминаторе справа налево передвигался клубок снежинок, глухо терся лед о корпус «Ставрополя», но Вострецов не слышал грозного шуршания льдов за бортом. Он все вспоминал о недавних боях, память отсеивала ненужные наслоения, и важные события становились еще значительнее, на них проявлялся отблеск истории, само время приобретало историчность.