Иллюминаторы в этой зоне не устанавливали, темень стояла, хоть глаз выколи, однако на капитанском мостике отыскался аварийный комплект, в который входили два электрических фонаря. Как долго продержатся алхимические батареи, никто не знал, и Грозный распорядился включать фонари лишь в крайних случаях.
– Та-ак, здесь у нас кладовая кухни. Замечательно.
Желтый луч обежал заставленные жестянками полки и сваленные в углу мешки. То ли с крупой, то ли с сахаром. Простолюдинов в полете не баловали: бутерброды с солониной и сыром, чай да каша – вот все, на что они могли рассчитывать. Команда, скорее всего, кормилась с этого же скудного стола, а если у кока и были в заначке деликатесы, то хранил он их не здесь.
– Ну и ладно. Солонина всяко лучше козлятины, а икру и паштеты поищем в соседнем цеппеле…
За следующей дверью – широкой, двойной – находилось багажное отделение. Экипажи больших цеппелей не утруждали себя возней с чемоданами и сумками: пассажиры сами тащили вещи в отделение, сдавали, получая соответствующую квитанцию, а по окончании рейса терпеливо ждали, когда раздающий багаж цепарь выкрикнет их имя.
– Здесь можно копаться целый день. – Фонарь осве тил кучи стянутых сетями баулов. – Без особой надежды найти что-нибудь действительно ценное.
Что можно отыскать в багаже простолюдинов? Штопаное белье? Дешевые костюмы? Фотографии в рамочке?
– Оставим на потом. Если не найдем чего получше.
Можно было уходить, однако багажное отделение не отпускало. Сетки, чемоданы, баулы… Запах! У всех багажных отделений похожий запах – кожаных чемоданов, одежды, пыли и пота, – именно он не давал уйти. Именно он долбил в голову, вызывая в памяти…
– Их было шесть!
– Самый настоящий мусор! – Привереда брезгливо оглядела сваленную в кучу одежду.
– Теплая, чистая, достаточно легкая, а главное – подходящего размера. – Куга всем своим видом показывала, что не хочет ссориться. – Грозный прав: нам нужна другая одежда.
– Я не хочу выглядеть пугалом.
– Твой выпендрежный костюмчик дорожный, а не походный.
Нагрубить в ответ? Выдать едкое замечание? А смысл? Сейчас это совсем некстати. Опять же – нет публики, способной по достоинству оценить ее остроумие.