Красные камни

Бывший преподаватель марксизма,

бывший старший политрук

Ну, вот и все. Ольховская, или как ее там – тварь! Верно про нее говорят, упертая сталинистка, фанатично преданная вождю. А ведь он подумал, услышав предложение выступить – что за ней те, от Странника, вполне могли его сейчас втемную разыграть, не представляясь и не подставляясь.

Странник… Старый большевик с дореволюционным стажем, герой Гражданской, комиссар, чекист. Для него, Линника, был как Жухрай для Павки Корчагина, образцом и наставником, вместо отца, убитого в девятнадцатом под Воронежем, в бою с деникинцами. Умел самые сложные вещи простым языком объяснить.

– Ты себя не жалей. Потому что трусость – это всегда от жалости к себе, жадность – это от жалости к своей мошне, а предательство – от того и другого. И никогда принципами не поступайся – можно ради общего дела отступить, здесь и сейчас, чтобы завтра победа была больше. Но нельзя – ради того, чтоб было лучше, безопаснее лично тебе. Что говоришь, «а если себя для борьбы сохранить»? Ну, а если не решишься и снова отступишь? Или все равно тебя убьют, и выйдет, ты напрасно сдался, врагу уступил.

И комсомолец Сережка Линник, вступивший во взрослую жизнь уже в сытые и спокойные тридцатые, горько жалел, что ему не довелось истреблять белых гадов в славные годы Гражданской! Когда любого, кто «не наш», можно было без проволочек вывести в расход.

– По врагу революции и трудового народа, целься, пли!

Это уже после стало – вражину на колени, и в затылок, все траты – один нагановский патрон. И чтобы твоя рука не дрогнула. И женщин бывало, и малолеток, – но ты знаешь, если ревтрибунала приговор есть, то значит, никакой ошибки!

Страна Советов уверенно шла вперед, твердыми шагами пятилетних планов – вперед, заре навстречу. И не было ей преград, на море и на суше. Но наставник выглядел хмуро, во время нечастых уже встреч – ведь у ответственного товарища с ромбами в петлицах были куда более важные дела, чем беседовать с хлопцем из соседнего двора. Он говорил:

– Новые заводы, перевыполнение плана – это, конечно, хорошо. Но это – лишь оборона, закрепление позиций. А когда вперед пойдем? Ведь враг не дремлет и тоже становится сильнее. В Европе фашизм побеждает, в Америке негров линчуют – ну, а всякие индусы и африканцы под плетью стонут, пока мы тут с лозунгами на демонстрациях ходим.

И Сережа Линник готовился – ходил на Осоавиахим. И даже взялся было изучать английский язык, как шолоховский Нагульнов, «чтобы сказать проклятым буржуям и колонизаторам: а ну становись к стенке!». А еще хотел жениться, но:

– Дело, конечно, молодое. Но ты смотри, увязнешь в домашних заботах. Особенно когда дети пойдут, пеленки-распашонки. Настоящий коммунист себя потомкам оставляет прежде всего в делах. Ну, а всякие там амур-лямур – это буржуазии оставь.

И Серега объяснил своей Варюхе, что так и так, продолжим отношения как было, но не больше. А она хотела замуж и очень скоро расписалась с Мишкой Зарубиным, бывшим лучшим дружком. И уже через год ходила с дитем. Мишка погиб в сорок первом, под Вязьмой, а Варя сгинула в оккупации. После чего Линник еще больше уверился в правоте того, чему учил наставник – женился человек, и что в итоге, семьи все равно нет, лишь сделать для страны успел меньше, чем если бы остался холостым.

А наставника тогда не было рядом. В последний свой приезд, летом тридцать шестого, он сказал:

– Что-то неладное у нас творится. Лев Давидович, может, и расходился с линией партии, но в Гражданскую командующим был все-таки он. И какие дела мы в его поезде вершили! Ладно, ты этим пока голову не забивай – вернусь, поговорим еще.

После была война. В которой молодой политработник Сережа Линник больше всего запомнил даже не первый свой бой, а 18 марта 1942 года, Западный фронт где-то под Ржевом, когда он, желая провести политинформацию, хотел рассказать бойцам про Парижскую Коммуну (в день ее памяти, отмеченный в календаре). Ждали немецкую атаку, и оторвать бойцов от рытья окопов комбат не разрешил, сказав: веди свою политбеседу в процессе. Копать сырую глину и одновременно говорить было трудно, бойцы даже не делали вид, что слушают, а как заведенные махали лопатами, время от времени тоскливо матерясь, – в конце концов Линник замолчал. И вместо того, чтоб забыть об этом позорище, сделав отметку в журнале «проведено», не придумал ничего лучшего, как написать рапорт по команде, требуя расследовать и наказать виновных в срыве партийно-политического мероприятия. После чего его вечером вызвал батальонный комиссар, товарищ Гольдберг, по слухам комиссаривший еще в Гражданскую. И спросил:

– Вы за что воюете, Сергей Степанович? – назвав именно так, не официально, не по званию и фамилии.

– За нашу советскую власть! – отчеканил Линник. – А за что еще?

– Я не спрашиваю вас, за что воюет… советский народ, – оборвал его Валентин Иосифович. – Я спрашиваю, за что воюете вы лично. Только честно, иначе ничего не получится.