Красные курганы

— Его людишки за своим князем в огонь и воду пойдут и живота свово не пожалеют. Ежели мы ему ныне приговор вынесем, завтра рязанские рати под Киевом встанут, а вои у него добрые и начальные люди,[147] даром что юнцы сопливые, а тож не лаптем щи хлебают. А нам токмо смуты на Руси ныне не хватает. Потому и предлагаю я с судом над рязанцем малость погодить. Одначе и выпускать его просто так негоже. Мало ли что он удумает. Ежели и впрямь истина в грамотке говорилась, то Константин Володимерович на воле много бед сотворить может. Стало быть, монаха — в пыточную, а князя — в поруб. В мой поруб, — уточнил он сразу же. — Послов же этих монгольских…

— Дозволь, Мстислав Романович, я слово молвлю, — легко поднялся с места неугомонный Ярослав. — Ежели князь Константин так ратовал за то, чтобы жизнь им оставить, то я мыслю, что их умертвить надобно. Заодно и прочим нехристям урок будет. Глядишь, убоятся и уйдут. А нет, так побить мы их все едино побьем. И время подходящее. Трава в степи уже вовсю зазеленела, так что корм коням имеется. Воевать у нас и без рязанца есть кому. Коли забыли, так я напомню. Вот он, близ меня сидит, удача наша живая, Мстислав свет Мстиславич. И говорю я так не потому, что в родстве мы с ним, — повысил он голос, — а потому, что… — Ярослав запнулся, но затем махнул рукой и сказал по-простому, с веселой улыбкой, не совсем гармонировавшей с его изуродованным лицом: — Да вы и сами все знаете, как он да что. Опять же киевские вои в бою завсегда крепки были, а про смолян и говорить нечего, они давно всем себя показали. Так что будет и нам добыча, и нехристям побоище. Чтоб зареклись они раз и навсегда к нам ходить. Про Константина же я так скажу. — Мстислав Романович насторожился, но оказалось, что зря. — Великий князь киевский все славно решил. Негоже Рюриковича карать, не разобравшись. А побьем монголов этих, тогда уж и с ним разберемся. Может, даже и… — Он замялся на секунду, но все-таки вымолвил с некоторой неохотой: — Может, и отпустим, изгнав с Руси. Пусть идет куда пожелает, хоть на Угорщину, хоть к папе своему разлюбезному. Тогда сам, на своей шкуре почует, каково оно — объедки с чужого стола подбирать.

— Еще кто слово взять желает? — медленно спросил киевский князь и покосился в сторону Мстислава Удалого.

Тот поморщился, затем с тяжелым вздохом произнес:

— Чего уж тут. Верно сказываешь, брате, — недосуг ныне. Опосля решим.

— Ну, так и быть по сему, — приговорил Мстислав Романович.

Далее же все пошло как обычно. Князья обговаривали, кто и сколько воев приведет, где лучше встретиться, куда дальше пойти. Разговор шел бодро и делово. К вечерне еще не звонили, как обсуждение было закончено.

«Вот что значит — рязанца нет, — умиротворенно вздохнул киевский князь. — Всегда бы так».

Подозвав к себе уже после трапезы дворского, сухого и мрачного половчанина Бурунчу, он распорядился:

— Рязанского князя — в мой поруб. Держать в чести, но, окромя лекаря, ни единой души к нему не пускать. И гляди мне, головой за него ответишь! Чтоб когда вернемся, он живой и здоровый был.

Константин же так и не вышел из состояния тупого оцепенения. Кое-как, опираясь на двух дюжих дружинников, добрел он до места своего заточения, под которое спешно переоборудовали одну из опустевших подклетей с двумя узенькими — только комару пролететь — окошечками, затянутыми мутной пленкой из бычьего пузыря. Туда уже успели занести стол, лавку и еще одну, пошире, на которую спешно накидали звериных шкур, а чуть позднее принесли подушку, стеганое атласное одеяло и соломенный тюфяк вместо матраса.

— Не пять звездочек в Лас-Вегасе, — осмотревшись, заметил он мрачным дружинникам и Бурунче, которые его сопровождали. — Но очень даже ничего. Жаль, что без лоджии и этаж цокольный, а так вполне.

— Колдует, — опасливо шепнул один из дружинников Бурунче, комментируя последние слова князя, и они быстро удалились.

Оставшись один, Константин тяжело брякнулся на широкую лавку и горько усмехнулся.

— Ну, ты прямо как Ленин, — сказал он сам себе. — Все по тюрьмам да по тюрьмам. К тому же впереди тоже явное повторение ленинского пути светит. И поеду я в Швейцарию, — протянул он и закрыл глаза.

Подумать было о чем. Хотя Швейцарии в этих думах не было. Даже на самом последнем плане.

* * *