Красные курганы

Словом, вера в то, что князь и впрямь слышал то, о чем поведал тысяцким, была абсолютной. Ни у кого не возникло даже тени сомнения. А утром о том, как плакала земля по мужам русским, но еще звонче смеялась от радости за их победу, не знал только глухой. А таких в лагере рязанского князя не было.

Солнце еще не успело оторвать от земли свой нижний край, когда прибыл очередной посол Субудая. Он уже не просил, но требовал от Константина, чтобы воинам великого Чингисхана дали свободный проход и не препятствовали их уходу в степи.

Словом, от посулов одноглазый барс перешел к угрозам, предупреждая, что рязанский князь уже истощил его терпение и пусть он, пока еще не поздно, отведет свои рати в сторону, чтобы они не путались под копытами коней его непобедимых туменов.

— Наш славный Субудай-багатур велел передать тебе также следующее. Даже заяц, загнанный в угол, набирается храбрости и может вспороть брюхо охотника. Мои же тумены — волки. Зачем ты поступаешь так, неразумный, ведь этим ты роешь яму для собственного погребения?

— Я рою яму для того, чтобы достать из нее землю, насыпать холм славы, подняться на него и поставить ногу на спину пленного Субудая, — ответил Константин.

Ответил и даже восхитился — сам не ждал, что сумеет этак вот красиво завернуть.

— Монголы не сдаются в плен, — гордо заявил посол. — Они подобны лисе, которая, попав в капкан, отгрызает себе одну лапу и уходит на трех, хромая, но гордая и свободная.

— То-то я и гляжу, что ваш Субудай один раз уже побывал в капкане,[167] — усмехнулся Константин. — Можете передать этому одноглазому уроду, что, когда он отгрызет себе все, что у него угодит в наш капкан, он уже никогда не сможет иметь детей и ему ни к чему будет смотреть на женщин. Да и не сможет он далеко отползти.

От такой неслыханной наглости русского князя послы даже потеряли дар речи. Больше они не проронили ни слова и молча развернули коней в сторону своего лагеря.

Субудай уже ждал их. Рядом с одноглазым полководцем сидел Джэбэ-нойон.

— Что вам ответил русский князь? — прохрипел Субудай.

Послы уклончиво отвечали, что он не испугался и готов дать битву. И здесь Субудай допустил ошибку.

— Повторите слово в слово то, что сказали вы, и то, что ответил князь Константин, — почувствовав, что послы чего-то не договаривают, потребовал он.

Послы переглянулись и повторили свои слова. Затем они еще раз переглянулись и нерешительно процитировали про холм славы.

— Он говорил и еще кое-что, но эти оскорбления лучше не произносить вслух, — сказал старший из них.

— Оскорбления, бросаемые бессильным врагом, который скоро будет повержен, лишь ласкают сердце настоящего воина, — заметил Джэбэ-нойон и потребовал: — Говорите!

Субудай искоса бросил на него колючий взгляд: «Ишь, доволен, что может оскорбить его чужим языком. Ну и ладно. Пусть говорят».

Те дрожащими голосами, то и дело запинаясь, повторили все. В наступившей тишине хорошо было слышно, как надсадно кашляет Джэбэ-нойон, стараясь подавить рвущийся наружу смех.

У самого Субудая от услышанного зажмурился единственный глаз — такого изощренного унижения он не ожидал. Полководец остро пожалел о том, что не заставил послов замолчать. Проклятый русич ударил по самому больному. Теперь у Субудая уже не было выбора. Подобное оскорбление могло быть смыто только кровью, иначе люди просто перестанут его бояться и уважать. Да что там люди, он и сам себя перестанет уважать, если не отомстит.

Полководца радовало лишь то, что этого не услышал его сын, молодой Урянхатай,[168] которого отец еще накануне отправил занять место для засады. Впрочем, непременно найдется человечек, который передаст ему сказанное Константином, и лучше, если к тому времени оскорбление уже будет смыто кровью.

— Мы выступаем на дерзкого, — прохрипел Субудай. — К вечеру он будет просить меня о смерти, но придет она к нему не скоро, — пообещал он угрожающе.

* * *