— Джаба… Ты только не смейся… Не будешь смеяться? Мне еще никто никогда не говорил, какая я. Я о себе ничего не знаю. То есть не знаю, какой меня находят другие… Джаба, скажи мне, какая я, — только откровенно, ничего не скрывай.
— Ты очень хорошая девушка. Наверно, гораздо лучше, чем даже я думаю.
Дудана улыбнулась. Улыбка долго не сходила с ее лица.
— А теперь спроси ты.
— Что спросить?
— Спроси: «Какой я?»
— Какой я, Дудана?
— Ты очень хороший, Джаба.
Оба засмеялись.
— Крепко мы похвалили друг друга, — сказал Джаба.
— Третьего дня я сидела в комнате одна и думала…
— Почему одна? Там же был еще этот старик в своей постели.
— Ох, Джаба, не напоминай мне об этом старике-Так вот, я сидела и думала: как странно, что мы так быстро, чуть ли не с первого раза освоились друг с другом, сблизились… Какая тому причина?..
— С кем ты сблизилась?
— Мне кажется, что мы уже очень давно знаем друг друга. А на самом деле нет еще и месяца. Потом я догадалась — если бы ты не пришел к нам в тот вечер… Когда ты будто бы что-то потерял… Если бы ты не пришел в тот вечер, я… Я никогда, ни за что не показала бы тебе цветка. Как-то нечаянно получилось… Этот цветок я приняла от тебя, как дань восхищения, громко, во всеуслышание провозглашенную хвалу. Я ведь не знала, не ждала, что встречу тебя еще когда-нибудь. Ну и так как хвалу можно сохранять, я ее и сохранила.
— А Гурама ты почему обидела — уж не явился ли он без дани и хвалы? — Джаба криво улыбнулся; шутка не могла скрыть тайную его мысль, он покраснел, понял, что выдал себя. И почувствовал, что от любого ответа Дуданы скрытый смысл его вопроса станет еще ясней. Внезапная случайность вывела его из затруднения. — Дудана! Дудана! Смотри, смотри скорей!
По проспекту мчался голубой автобус. Обе его дверцы были закрыты. Из передней свисали две пушистые толстые косы: дверца, захлопнувшись, прищемила их, и они остались снаружи. Автобус летел, а две каштановые косы с белыми бантами развевались по ветру.
— Как, наверно, сейчас заливается смехом обладательница этих кос! — сказал Джаба.
— Ну да, смехом… Скорее, наверно, слезами — от боли и от страха! — возразила Дудана.
— А пассажиры кричат водителю: «Открой дверь!»
— Одни кричат: «Открой!», а другие, наоборот: «Не открывай, вывалится!» — и. ухватив девочку, держат ее изо всех сил.
— Да, там внутри спорят, а того не видят, как красиз автобус с бантами!
— Похож на разряженного, разубранного коня, правда?
— Ты когда-нибудь носила косы?
— Нет… Некому было их заплетать.
Автобус скрылся за поворотом.
— Пойдем скорей, а то набегают тучи, — Джаба посмотрел на небо, — этак мы не сможем фотографировать.
И Джаба вспомнил одну из первых своих работ, напечатанных в журнале, — фотоинформацию о киносъемочной группе на подъеме Бараташвили: серебристые отражатели для подсветки, погашенные «юпитеры», загримированные актеры с кофейно-коричневыми щеками и алыми губами. И режиссер, нетерпеливо дожидающийся появления солнца, чтобы начать съемку.
И снова перед глазами у него встало лицо Гурама.
НЕБО И РЕЖИССЕР
— Джаба, проснись, Джаба!
Сквозь сон слышит он голос матери, но не может понять, откуда, с какой стороны доносится зов.
Джаба плывет в непроглядном мраке; он держится на поверхности, потому что не двигает ни руками, ни ногами и боится пошевелиться, чтобы не провалиться на самое дно.
— Чей это жакет?
Отворилось маленькое окошко — словно какая-то сила распахнула его снаружи, — и в сознании Джабы разлился яркий свет.
«Я спал», — подумал он.
Он хотел открыть глаза, но было почему-то удивительно трудно разлепить веки. Только брови вздергивались кверху, тщетно усиливаясь увлечь веки за собой.
Сначала он вспомнил фото, напечатанное в «Гантиади». В галерее на хорах среди толпы девушек в масках сидит Дудана; она смотрит через окно галереи вниз, в зал для танцев. Это фото послужило ему поводом еще раз зайти к Дудане. Потом пришел проведать больного тот старик, Гудули, так, кажется, его имя? Просил известить его, если что случится… Потом Дудана хотела, чтобы Джаба был фонтаном из его сказки… Сколько он сделал снимков на Комсомольской горе! Хоть бы хорошо получилось!
— Напечатай все, Джаба, я потом сама выберу.
Издали доносился шум водопада.
— Спустимся туда, — сказал Джаба.
— А если пойдет дождь? Мы не успеем добежать до укрытия.