Красные облака. Шапка, закинутая в небо

Между невысокими холмами открывался через узкий пролом в отвесных скалах вид на ущелье Ботанического сада. Пролом был огорожен чугунной решеткой, чтобы никто случайно не свалился с обрыва. Джаба попросил Дудану стать перед этой решеткой, а сам присел и навел аппарат на фокус. Потом чуть отступил и вдруг, в эту самую минуту, увидел… Под платьем у Дуданы явственно обрисовывались две темные колонны… Внизу, вырвавшись из-под края юбки, как два луча из облаков, они упирались в землю. А Дудана стояла, прислонясь к решетке, и, ни о чем не догадываясь, улыбалась. И тогда. Джаба подумал: «Нет… О любой другой можно — так, а о Дудане — нельзя… Дудана совсем иная…» Да, кажется, так все и было. Теперь он проявит пленку, и если объектив тоже увидел те две колонны, то он не сможет показать Снимок Дудане.

— Где тот снимок? Почему ты его не напечатал? — скажет Дудана с упреком.

— Не вышел…

— Что ж, как раз этот и не получился? Он, наверно, был бы лучше всех.

Дудана открыла маленькую, продолговатую сумочку и тут же закрыла ее. Щелкнул замочек.

— Зеркальце пропало. Где я могла его потерять, не пойму.

— Ты потеряла зеркальце?

— Неважно. Потерять — это ничего, плохо, когда разобьется.

— Ты потеряла зеркальце? — повторил Джаба. — Когда ты его потеряла?

— Проснись, ленивец! Думаешь, сегодня опять воскресенье?

— Я не сплю… Сейчас! — пробормотал Джаба, не раскрывая глаз.

Потом они сели в автобус и стали спускаться по извилистому шоссе в город. Смеркалось. Дудана сказала: «Будь у меня косы с бантами, высунула бы их в окно, чтобы развевались на ветру». А Джаба думал о потерянном зеркальце. Потом вспомнил Гурама. Весь вечер ему хотелось вернуться к прерванному разговору, но он удержался. Зачем спрашивать? Дудана сама должна была сказать. Джаба не будет вмешиваться… Наверно, она думает, что Джабе все известно, потому и не говорит. Пусть думает! Наверно, и Гурам так полагает… Пусть.

— Джаба, у кого ты отобрал этот жакет?

«Какой жакет?» — думает Джаба.

Они сошли с автобуса в начале улицы Давиташвили и двинулись пешком по спуску. И тут Джабу окликнули:

— Молодой человек! На минутку!

Следом за ними шел какой-то старик. Джаба не сразу узнал его.

— Так-то вы держите слово, молодой человек?

— Ах, дядя Никала! Извините меня, дядя Никала, но вы были больны… Я звонил каждый день.

— Сдал бы кому-нибудь другому!

— Никто не захотел принять, дядя Никала. Велели принести, когда вы выздоровеете.

— Значит, вот так, на улице, надо тебя ловить? Здравствуй!

— Здравствуйте, дядя Никала.

— Здравствуйте, барышня! Так вот, ты же знаешь — за этот костюм я в ответе.

— Ну, что вы, дядя Никала, как можно… Завтра же принесу!

— Посмотрим. Я уже два дня, как вышел на работу… Жду.

— Дядя Нико, эта девушка… С этой девушкой, дядя Никала, я познакомился на том самом маскараде.

— На каком таком маскараде? — нахмурил брови старик.

— В институте… Для которого мне нужен был костюм…

— A-а… О-о… — просветлело лицо у Никалы.

— Слушай, это же женский жакет, откуда он у тебя?

Джаба открыл глаза.

— Я заходил к товарищу, мама… А пока шел к нему, вымок под дождем. И его мать дала мне свой жакет. Как ты узнала, что он женский?

— А своего у товарища ничего не нашлось? С чего это ты напялил жакет его матери? А что он женский, видно само собой: пуговицы слева.

— Что ж мне делать, если жакет — матери моего товарища?..

— Это жакет молодой женщины. Для женщины в летах цвет слишком яркий.

— А мать моего товарища молодая.

На улице Джапаридзе их настиг дождь. Улица Мачабели, улица Кирова, площадь Ленина, проспект Руставели… Небо щедро изливало на землю теплую воду, с древесных ветвей стекали журчащие ручейки, водосточные трубы пришли в исступление — словно в кои веки дождались желанного пиршества, и вот заливались самозабвенной песней во все свои ржавые жестяные глотки. Влажный занавес опустился во всем пространстве между ярко освещенными домами, и от этого вечерний сумрак казался еще плотнее и гуще. От светящихся молочных шаров, свисавших гирляндами с белых столбов, поднимался клубами пар. Дудана торопливо шлепала по воде, встряхивая головой, чтобы смахнуть с лица капли дождя, и то и дело проводила языком по мокрым губам. Мокрое ее платье совсем, казалось, позабыло о своем назначении и уже не скрывало ее тела, а, напротив, с беззастенчивой откровенностью воспроизводило каждый его изгиб. Девушка время от времени с трудом отдирала платье от плеч, от шеи, от груди — но мокрая ткань тотчас же снова со скульптурной четкостью вылепляла ее крепкую грудь. Джаба шел, нагнув голову, и твердил про себя: «О ком хочешь можно так думать, только не о Дудане…»

— Жар у тебя, что ли, дружок? Что ты там бормочешь?

— Ты это мне, мама?

…В парадном дожидался Дуданы Ромул — сжавшись и втянув голову в плечи, однако почти сухой. Видимо, он пришел раньше, чем хлынул ливень. Джаба дошел с Дуданой до ее двери, но заходить не стал — Дудана вынесла ему свой жакет.

Тем временем дождь перестал Джаба не пошел домой, он долго еще бродил по улицам, перекинув жакет Дуданы через руку.