Красные облака. Шапка, закинутая в небо

— Церковь отсюда далеко? — спрашивает сестра.

— Церкви тут нет.

— А как же…

— Православная церковь есть только в Баку, а ближе нигде.

— Что ж, мы в Баку поедем? — воскликнула Фати.

— Зачем? Вызову церковь, прикатит сюда, и обвенчаемся.

— Ты шутки с богом не шути, Самсон, — предостерегающе говорит мать и входит в кабинет дежурного по станции вместе с будущей снохой.

— Я и не шучу. Это его самого на шутки потянуло — никогда на поездах не разъезжал, так вот решил теперь покататься.

— Ты что, басурманом заделался? — прикрикнула на него сестра.

— Заботится господь бог о бедных железнодорожниках, а как вы думали?

— Если б заботился, не было б здесь темно, как в преисподней! — шепчет Фати.

На глазах у женщин, к великому их изумлению, Самсон составляет телеграмму, в которой просит управление железной дороги прислать такого-то числа передвижную церковь.

Мать крестится.

— Что это такое, Дудана? — воскликнул Джаба; в руках у него была тоненькая тетрадка, раскрытая посередине. — Ты получила двойку?

Дудана расчесывала перед зеркалом волосы; густые пряди падали ей на грудь. Заметив тетрадку в руках у Джабы, она быстро направилась к нему.

— Брось, не смотри… Этот лектор вечно мне ставит двойки. — Тетрадь была по латинскому языку. — И ставит зря.

— Как это — зря?

— Ну да, по пустякам. Я спутала местоимения — приняла латинское «ego» за русское «его», первое лицо за третье… Велика важность — мог бы догадаться, что это механическая ошибка.

— Что, что? — удивился Джаба. — По-твоему, если перепутаешь местоимения, это не важно?

— Нисколько! — улыбнулась Дудана, поддразнивая Джабу.

— По-твоему, «ты» все равно, что «я»?

— Все равно! — снова улыбнулась Дудана.

От этого невинного шутливого спора в душе Джабы вдруг воздвиглось сказочной башней до самых небес потрясающей важности признание. И Джабу охватило волнение, так как он понял, что сейчас, сию минуту эта башня из слов предстанет перед Дуданой.

— Если «я» и «ты» означают одно и то же, тогда…

…Вагон-церковь стоял в станционном тупике. Бог пребывал на колесах, словно опасался поставить стопу на землю. Он как бы держался, по народному поверью, за железо, чтобы сатана не подступился к нему. Бог пребывал на колесах и дожидался сотворенных по образу и подобию своему.

Дьякон, покадив ладаном, изгнал из вагона запах мазута, родственный адской вони смолы и дегтя. Священник облачился.

Начальник станции и стрелочник были шаферами. Присутствовали на венчании и другие железнодорожники. Фати, поддерживаемая с обеих сторон, с трудом поднялась по лестнице в вагон. Она все смотрела на свое белое подвенечное платье — как бы оно не запачкалось. Внутри все было устроено, как в настоящей церкви: образа, свечницы, алтарь, иконостас…

Священник затянул трехколенную ектенью:

— Благословен господь наш в вышних ныне и присно и во веки веко-ов…

— Ами-инь! — подтянул ему дьякон.

— Если «я» и «ты» — одно и то же, тогда слушай… — Джаба был бледен; лицо Дуданы смотрело на него из зеркала. — Ты… уже давно любишь меня, Дудана! — Джаба тщетно старался скрыть напряженной улыбкой сотрясавшее его волнение. — Ты не можешь жить без меня, ни минуты не можешь. — Дудана застыла в зеркале; рука, державшая гребенку, как бы тщетно пыталась вспомнить, что она делала мгновение тому назад, — Ты безумно, ты страстно любишь меня, Дудана, но до сих пор не смела мне признаться… Сейчас, когда ты это говоришь, у тебя дрожит голос. — В зеркале показалась спина Дуданы. — Ты тоскуешь по мне, даже когда ты со мной. Ты больше не можешь молчать, Дудана… Ты не собиралась заговаривать со мной о любви, хотела, чтобы я сам догадался, но…

«Джаба! — как бы простонали глаза Дуданы. — Джаба, помоги!.. — Стон перешел в отчаянный крик: — Спаси меня, Джаба!»

Но тут большие синие глаза внезапно умолкли, и в то же мгновение опаляюще-яркое пламя обожгло влажные губы Дуданы.

… — Паки и паки миром господу богу помолим-ся-я! — продолжал священник.

— Господи поми-илуй! — басил дьякон.

— Спаси и помилуй и избави нас от всяческия напасти, господи, милостию твоею…

— А-ами-инь!

Священник пропустил тропари, и импровизированный хор возгласил: «Исайя, ликуй!..»

И Дудана все глубже погружалась в это жгучее сияние, влеклась к нему сама… словно хотела достичь истока этих испепеляющих лучей…

…Потом, лет через сорок, когда Самсону пришла пора выйти на пенсию, он не смог найти свидетельство о венчании — исчезла бесследно бумага, выданная вставшим на колеса богом. Тем, у кого была на иждивении жена, пенсия назначалась в большем размере. И вот Самсон, которому уже минуло семьдесят, подхватил под руку Фати и потащил ее в загс, расписываться. Уж и потешались над ним сослуживцы, то-то было смеху…

Дудана сбежала стремглав по лестнице, вылетела на улицу. Казалось, она вырвалась из горящего дома, охваченная пламенем, и в смятении, в ужасе мчится невесть куда, ища спасения…

Джаба очнулся, только когда автобус совсем опустел; он незаметно доехал до конечной остановки — площади Ленина. Было половина двенадцатого ночи. Пустынная улица внезапно заполнилась толпой зрителей, высыпавших из театра.