– Она же из-за Лизы, – произнес Матвей и тут же пожалел о сказанном – для старухи это была тема болезненная, кроме того, было совершенно непонятно, поверила она в смерть внучки или до сих пор не поверила.
Инна помолчала немного, глядя прямо перед собой, и проговорила упавшим голосом:
– Я ведь у Лизы была. Там, где она сейчас живет…
«Видать, не поверила», – решил про себя дед Матвей, а Инна продолжала:
– Белый у нее памятник-то. Белый.
Кожа на ее морщинистом лице собралась складками у глаз, сами глаза увлажнились, но она переборола слезы и начала бодрее:
– Не знаю, хорошо ей там аль нет. Дай Бог, чтобы хорошо. Ой, нервов она нам помотала! Я ведь, пока нашла, где она теперь живет, чуть умом не тронулась. А так совсем близко, получается. В гости к ней ходить буду. Она-то сама перестала, давно ее тут не было…
«Совсем помешалась, бедная», – с грустью подумал Матвей, но виду не подал и невнятно ответил:
– Дети-то, они такие, могут не приходить, ага…
– Тебе откуда знать? У тебя всю жизнь ни ребенка, ни котенка. Для себя жил! Хорошо, наверное, когда для себя. А то, вишь, как в старости-то с родней бывает.
– Вообще-то родня у меня кой-какая имеется. Племянник вон написывает. Даже звонил однажды сюда. Звонок-то к Петру в дом попал, у них телефон стоит, а мне за ненадобностью. Все к себе зовет, ага.
– И поезжай! Чего здесь ловить?
Матвей издал ироничный смешок и пояснил:
– Он же не по доброте душевной зовет.
– И то верно, – согласилась Инна. – Нынче-то воруй, не хочу.
– Ага. А племянник решил, что раньше так же было, и по его мнению я тут подпольный богач! – старик усмехнулся. – Так что нет. Не поеду я.
Тут Матвей заметил, что наступил полдень, да засобирался уходить.
– Куда? Моросит вон! – Инна указала на окно, сплошь усеянное мелкими капельками воды.
– Мне недалеко! Валенки, конечно, промокают, но доберусь как-нибудь.
– Господи, да купи ты себе сапоги, хоть плохонькие! Ходишь только, жалишься всем.
– Пенсия-то не мульон у меня! – с негодованием отозвался старик. – Купишь тут, как же…
Он влез в разбухшие от сырости валенки, чуть поморщился от скопившегося в них холода, распрощался с Колотовой и вышел на улицу.
Дождик накрапывал совсем мелкий, вперемешку с мокрым снегом – промокнуть под таким было совершенно невозможно, разве что сухая кожа лица от попадания капель и крохотных снежинок всякий раз покрывалась неприятными, зыбкими мурашками. Но и это было не страшно, и дед Матвей смело шагнул с крыльца в смолистую грязь.
На полпути к дому он нагнал Радлова, шедшего в сторону озера. Радлов шел степенно, раскачиваясь всей своей огромной тушей, подобно массивному колоколу.
– Петр! – позвал старик. – Я как раз от тещи твоей иду.
– А! – пренебрежительно махнул рукой. – Пошла она…
– Какая у вас взаимная любовь, – весело сказал Матвей. – Ты чего здесь? У Луки был?
– Да, у него. Еды принес и окна надо было посмотреть – Шалый, падла, разбил, пока буянил тут. Но вообще-то не очень сильно – видать, по пьяни силенок не хватило.
– Может, и так. Хотя он мужик сильный. Как бык! Его бы силу да в мирное русло, ага, – Матвей кивнул, как бы соглашаясь с собственным суждением. – Как Лука?
– Теперь уже лучше. Иногда, знаешь, в туман какой-то впадает, говорит не вполне складно… но реже. И меня всегда узнает.
– Глядишь, скоро оклемается наконец. Горе-то какое! Сына потерять.
– Да. Детей терять тяжело, – хмуро отозвался Радлов и вдруг начал о другом: – Ты, дед Матвей, слышал ли, в Городе икона чудотворная появилась! Ну… не в самом Городе, в маленьком пригороде. Хочу вот помолиться съездить.
– Чудотворная? – не понял старик. – Старинная, что ли?
– Точно не знаю, но, говорят, кровью истекает. С середины марта еще!
– Поди, сами священники тамошние кровью и облили.
– Случаются же божьи чудеса! Не богохульствуй, дед Матвей!
– А это-то тут при чем? Среди святош прохвостов – тьма, даже коли Бог и существует. Невидаль какую-нибудь состряпают и народ тешат, чудо, мол. А сами деньги стригут.
Радлов насупился и промолчал. Старик, сообразив, что мог чем-то его обидеть, решил сменить тему и осторожно поинтересовался:
– Ты на будущее-то чего думаешь? Стоит ли землю засевать, или не взойдет ужо ничего?
– Не взойдет. Почва отравлена. Как-то по-другому выживать надо. Андрей верно понял, что уезжать пора.