Красные озера

Павел, впрочем, на гнетущую обстановку деревни внимания не обратил. Вообще он очень торопился и предложил сразу приступить к делу. Радлова смутила такая спешка, но перечить он не стал и, преодолев западную расщелину, развернул машину к дому Луки. До самого дома доехать не удалось – после заболоченного участка начинались сплошные рытвины, и пришлось остановиться метрах в ста от цели. Павел выбрался наружу, брезгливо посмотрел себе под ноги и сказал:

– Землица у вас тут… все равно, что уголь.

– От завода, – кратко пояснил Радлов, махнув рукой в сторону противоположного берега, потом добавил: – Вы, отче, не переживайте, сапоги отмоются.

Священник вытащил с заднего сиденья трость, которой пользовался на улице, но опираться на нее не стал – так и нес в руках всю дорогу.

А Лука, как назло, не открывал очень долго – Петр стучал пять или шесть раз, все громче и громче. На последнем ударе дверь заскрипела, подалась вперед – совсем немного, так что в проходе образовалась лишь узенькая щель. Затем показалось перекошенное улыбкой, изможденное лицо Луки. Лука несколько минут оглядывал посетителей, остановил немигающий, испуганный взгляд на священнике и спросил, выдавливая слова с хрипом:

– Петр, ты чего здесь?

– Ты прости, я с батюшкой приехал. Может быть, вы поговорите и.., – Радлов осекся. Он вообще-то и не знал толком, что за этим «и» должно последовать, да и смысл своего поступка понимал довольно смутно – нет, раньше какой-то смысл был, большой и важный, но за прошедшее время бессонница развеяла его, как утреннюю морось, и Петр уже не знал, зачем притащился сюда со священником. Потому он пожал плечами и умолк.

– С батюшкой? – подозрительно переспросил Лука, по-прежнему глядя только на отца Павла. – А я думал, ты один. А может, ты и действительно один? Вот уж не знаю…

Он отворил дверь настежь и скрылся во тьме, расползающейся вдоль стен. Тьма съежилась от проникающих внутрь дома лучей солнца, но Луку не выдала, будто успела с ним сродниться.

Первым в прихожую протиснулся Радлов, как всегда, чуть не выломав косяки своей размякшей, но до сих пор огромной тушей. Следом вошел священник.

Из мглы, плотно скопившейся в углу за дверцей, появилась ссохшаяся, дрожащая рука и указала в сторону мастерской. Отец Павел послушно завернул в тесное помещение да тут же, на входе, запнулся о собственную трость и чуть не упал – благо, Радлов подоспел вовремя и удержал его за плечи.

– Простите, отче, – пролепетал он. – Иначе вы бы упали.

Лука вдруг громко и неприятно расхохотался, выкарабкался из тьмы. Руку он все время держал вытянутой, как бы забыв ее опустить, так что создавалось впечатление, будто рука жила отдельно от хозяина и будто бы именно она его и вытащила, ухватившись за полоску света.

– Вы бы упали? – весело поинтересовался обувщик, подавил смех и повторил с какой-то победоносной интонацией: – Вы бы упали! Как это замечательно!

– Чего уж замечательного? – возмутился Радлов. – Отец Павел пришел, чтобы помочь. А ты так радуешься! Я готов принять твое неверие, но злорадство…

– Нет-нет, – горячо перебил Лука, подошел ближе и перешел на шепот: – Ты не понимаешь. Они обычно плывут. Вроде как ходят, а только любая преграда для них – ничто. А на ноги если взглянешь – не идут, плывут.

– Кто они? – осторожно уточнил Петр.

– Да многие, – Лука обернулся назад, пристально посмотрел куда-то за дверь и договорил: – Илюша. Лизавета. А некоторые-то вовсе утонули! Или другая какая беда случилась. И всё это сплошь маски! И ни Илюши, ни Лизаветы! А этот.., – показал на священника, – …живой. Запнулся – значит, живой.

Обувщик расплылся в широкой улыбке – шире, чем обычная его гримаса.

Отец Павел, внимательно слушавший разговор, ничуть не смутился и сказал:

– Плывут, значит. Вы уверены?

– Да, – подтвердил Лука.

– Что ж, довольно интересно, – Павел выдержал небольшую паузу. – И давно вы видите бесов?

– Нет. Не бывает никаких бесов.

Повисло неловкое молчание, и все наконец вошли в тесную мастерскую. Священник занял свободный стул, не дожидаясь приглашения, обвел взглядом закупоренную занавесками комнату, приметил разбросанную обувь в пыли и спросил:

– Обувь чините?

– Чинил. Раньше, – Лука сел прямо на пол и забился в угол слева от окна. – Но ваши не взял бы. Кожа дорогая, не для здешних мест. Союзка вон и не помята нисколько. И мягкий кант по всему голенищу. У нас не такие сапоги, – тут он вздохнул с неизбывной печалью, уставился собеседнику прямо в глаза и произнес: – Нет, даже до болезни не взял бы.

Павел чуть привстал, натянул рясу, чтобы скрыть свою обувь.

– А вы больны? – уточнил он, вновь опустившись на сидушку.

– Видимо, болен. Работать не могу. Руки не слушаются.

– Господь помогает пережить болезни. И если вы найдете в себе силы обратиться…

– Не верю я, – резко перебил Лука. – Не хочу.

– Послушайте, я знаком со многими людьми, которым вера помогла пережить потерю близких. Знаете, как говорят: сотрет Бог всякую слезу с очей, ибо ни смерти, ни болезни не будет уже.

Радлов, стоявший поодаль, едва заметно кивнул, а Павел продолжил уверенным, но в то же время мягким голосом: