Красные озера

Лицо у Шалого от растерянности расползлось глупой улыбкой, потом собралось гневной маской, он громко выругался и закричал на рябого:

– Слышь, ты! Какого хера шнур не взял?

– Ты не говорил, что он нужен…

Бориска ударил кулаком по столу, да так сильно, что брусочки в ящике подскочили, издав щелчок. На мгновение все напряглись, ожидая взрыва, но ничего не последовало. Матвеевский сосед глянул на Шалого с пренебрежением и произнес:

– М-да. Ну, коли мозгов нет, так любое дело в глупость превращается.

– Не умничай. Тебя там не было, – парировал Шалый. – Впотьмах и не разберешь, что нужно, а что нет. Другое что-то надо думать.

В ответ с разных сторон посыпались возражения:

– Да чего уж тут думать, мы даже не знаем, как оно всё работает.

– Соображать-то сразу надо, а не погодя!

– И верно, что не знаем. Вон, какая-то взрывчатка от удара вспыхивает, а какую-то, я слыхал, хоть вместо мяча бери да пинай – ничегошеньки не будет без дополнительного заряда!

И долго бы еще спорили да пререкались, но один из старичков, что сидели поодаль, поднялся со своего места, на негнущихся от артрита ногах подошел ближе, положил дрожащие руки на стол, чтобы разгрузить больные колени, и хриплым, хлипким голоском проговорил:

– Чего бранитесь? Тракторы-то у нас на соляре ходят. Любую веревочку в ней пропитайте – вот вам и шнур.

– Дед, да ты голова! – похвалил его Борис.

– Да нет, – старичок раскрыл беззубый рот, вроде как ухмыляясь, и с веселой интонацией добавил: – Это просто ты дурак молодой.

Шалый покраснел от злости, но промолчал.

– А вы чего там сидите? – поинтересовался кто-то у старичка. – Шли бы сюда, глядишь, еще чего дельного скажете.

– Да ну! От нас какая польза? Колени вон вообще не гнутся уже. Там, в тенечке уж посидим, послушаем. Ну, и про свое покумекаем, разумеется.

– Про свое?

– А это вы – головы горячие! Наше дело – сторона, – дед уставился куда-то в пустоту немигающими глазами, постоял на месте без единого движения и вдруг произнес, ни к кому конкретно не обращаясь: – Рассада у меня, вот чего. С прошлого года гниет. Я ж ее в погреб для сохранности – так от холода почернела вся. Вот и не знаю, сажать аль нет, земля-то не плодоносит.

– Не боись, будет плодоносить, – уверил его Бориска. – Завод расхерачим – и посадишь ты свои овощи.

Рябой отчего-то истерично загоготал, крякнул и свалился лицом в стол.

– Помер, что ли, от нервов? – пошутил матвеевский сосед.

– Да перепил, – объяснил Шалый. – С ночи же не просыхает. Оно, конечно, мы все… для храбрости-то… а этот хмырь больше других налегал.

– С пьянью всегда так, – возмутился кто-то на другом конце стола. – Квасят в нужный момент, вред только сплошной.

– Слышь, дядя! – Борис повысил голос, но, поймав на себе недоуменные взгляды, продолжил тише: – Эта пьянь тебе взрывчатку приволокла, пока ты дома штаны протирал.

Повисло неловкое молчание.

За окном засияла заря, и по поверхности стола расползлись красные блики.

– Идти надо, – задумчиво произнес Шалый. – Рабочие скоро на смену уйдут. Ленка!

Прибежала Лена, вопросительно уставилась на крикуна, приподняв одну бровь.

– Бельевая веревка нужна.

Женщина кивнула и убежала на кухню. Послышался стук шкафов да лихорадочное шуршание. Двое мужчин вышли на улицу – за соляркой. Оставшиеся сидели молча, стараясь друг на друга не смотреть – всем было страшно, но и признаваться в этом как-то не хотелось. А глаза-то – зеркало души, глаза-то выдадут, оттого и прятали их в пол.

Вернулась Лена с мотком веревки, перевязанным поперек, распустила его да под началом Шалого разрезала на несколько частей, длиной примерно по три метра – чтобы успеть отбежать, пока шнур прогорает.

Чуть позже принесли канистру с соляркой. Отвинтили крышечку, бросили туда все обрезки веревки, а концы связали да выпустили наружу, чтобы потом было легче доставать.

– Че, мужики, двинули, – мрачно скомандовал Бориска, ткнул пальцем в тех, кого приглашал с собой, и выскочил за порог вместе с ящиком.

За ним тяжелой походкой проследовали коренастый старик, матвеевский сосед, утративший свою обычную веселость, и еще двое – те, которые ходили за соляркой. Канистру с торчащим наружу узлом именно они теперь и тащили. Рябого не взяли – пьяный в таком деле помеха.

На улице к тому моменту наконец рассвело. Багрянец рассеялся, желтое утреннее солнце стелилось по черной земле. Земля стояла влажная от впитавшегося в нее ночного тумана. Было прохладно, но ссутулившиеся от нервного напряжения люди во главе с Бориской тряслись вовсе не от холода.

Когда шли вдоль берега, озеро показывало пятерке их отражения – согбенные, подернутые волнистой рябью отражения в крови. Но каждый думал о предстоящем деле и на свою копию, любезно предоставленную водой, не смотрел.

А завод был большой и темный – громоздился над поселком необъятной тушей с каменной кожей, упирался в небо тремя широкими дыхальцами. В окнах, прорезанных под самой крышей, ютилась непроглядная, плотная тьма.