Красные озера

– Горе у нее! Она дома засела в этом горе и варится в нем, и ничего другого замечать не желает. И я, мол, с ней не варюсь в одном болоте – вот в чем, оказывается, моя вина! И получилось так, будто это уже не наша дочь умерла, а ее! Как будто меня смерть Лизы не волнует, раз я о хозяйстве беспокоюсь, или к карьеру хожу. Мол, коли я чем-то занимаюсь, значит, забыл. А я не забыл! Только жрать мы что будем, если хозяйством не заниматься?

– Пойми, ей не до того, – Лука ответил с примирительной интонацией, но Петр только еще больше вспылил:

– Не до того? Да, тяжело жить, когда знаешь, что после тебя не останется никого. Тяжело, я знаю. Да меня самого тошнит от всего на свете! Да только как бы там ни было, помирать-то никто не собирается!

– Ты бы с ней поговорил лучше спокойно, – настаивал гость на своем. – Помирать, конечно, незачем, но может, ей и жить не особо хочется?

– Нет уж! Вон Илье твоему без Лизы жить не хотелось, так он пошел и… в общем, ты меня понял. Ты прости, Лука, тебе это все тяжело выслушивать, но парень сказал «Не хочу без нее жить», а потом пошел и сделал. А коли здесь в петлю никто не собирается, то и нечего злобу таить на того, кто о завтрашнем дне думает. Я ей рассказываю, мол, на заводе неладное что-то творится, а она же не слышит ни хрена! Ты, говорит, дочь потерял и еще смеешь думать, как тебя с заводом твоим обидели! А я разве про это? Я про другое совершенно, что может беда случиться, а тут еще люди живут, вон ты, Андрей тот же, Матвей. И разобраться в том, что происходит, могу я один, потому что именно я в этой каше поневоле варюсь. Так что пошло оно все, пусть что хочет, то и думает. Устал я, не могу достучаться и все тут!

Радлов замолчал. Оглядел комнату, словно забыл, где находится, тяжело вздохнул, упал обратно на стул всей своей чудовищной массой, так что у того даже ножки слегка разъехались, и тупым, неподвижным взглядом уставился на столешницу. Лука дал другу немного времени, чтобы тот успокоился, и осторожно поинтересовался:

– Ты упомянул про завод. Что беда какая-то случиться может. Ты о чем?

– Да не знаю я толком. С бригадиром на участке добыче общаемся. Знаешь, стройка эта никому не нравится. Шахтеры хоть сами не местные, а на строительную бригаду косо смотрят.

– Так, может, не поделили что?

– Может. Только строители эти всегда особняком держатся, вроде в рабочем поселке живут со всеми, но жизни их никто не видел – слоняются от дома к дому, не более. И работают ежедневно одни и те же – как выдерживают-то? Бригады сменяться должны, а эти пашут и пашут, как скот, с утра до ночи. Зреет что-то, понимаешь? Нехорошее что-то…

– Петь, ты уж на меня не обижайся, но ты столько не спал. Ясно, что у тебя тревога усиливается и разная невидаль мерещится.

Радлов посмотрел на собеседника разочарованно. Потом лицо его просветлело от какой-то тайной догадки, он молча поднялся на ноги, забрал с подоконника стеклянную банку, которую принес со двора, и с победоносным видом поставил ее на стол. Внутри ползали странные насекомые – несколько красных, одно черное с реденькими серыми крапинками, все с продолговатым, сегментированным, как у червей, туловищем, крошечными белыми лапками, торчащими прямо из-под головы, белыми же усиками, которыми они беспрестанно и довольно отвратно шевелили, словно выискивая добычу, и вытянутыми заостренными хвостами. У черного жучка по бокам торчали хлипкие перышки – вероятно, зачатки крыльев.

– Вот! – произнес Петр с торжеством в голосе и сел на свое место. – Это мерещится разве? Я для свиней фуражную пшеницу сею, сено у нас, сам знаешь, никакое, а пшеница всходит, если почву удобрять. Оно, конечно, можно и дикую траву удобрить, да только кто такой ерундой заниматься станет, – тихонько хмыкнул, радуясь собственной шутке. – У меня эти букашки все колосья попортили, начиная со вчера. Прожорливая зараза, похлеще саранчи! А что такое, не знаю.

Лука аккуратно взял банку, рассмотрел ее нелицеприятных обитателей и виновато произнес:

– Я в паразитах не разбираюсь…

– А я разбираюсь немного, даром, что ли, свиней развожу на собственном корме. Раньше еще коровы были, да не пошло в этом году, распродал. Да я не про то! – одернул он сам себя. – В общем, я подобных тварей еще не видал. Прямо сатанинское что-то в них есть, не находишь?

– Разве что хвостики заостренные, – Лука снисходительно улыбнулся, и вечная его улыбка скривилась дугой.

– Ну, разве это не беда?

– Беда, да только с заводом никакой связи нет.

– Может, и нет, только совпадений – тьма. То снег, то трубы, непонятно кем проложенные, то рабочие эти жуткие, теперь вот это. Напасть за напастью. Уж и не знаю, чем скотину прокормлю. А коли не прокормлю, на что жить?

– Потравить, наверное, можно.

– Нет, я в какой-то год пшено обработал, давно еще, там тля развелась. Так у меня у свиней несварение началось. Знаешь, мрут они от протравителя. Дрищут и мрут – зрелище так себе. Опять же, убытки.

Петр потянул к себе чашку, плеснул немного заварки, затем до краев залил водой из кувшина и залпом опрокинул в себя – чай давно остыл.