Красные озера

Лука поднимается на мраморное крыльцо, держась за перила, и пытается войти внутрь, но дверь заперта. Он дергает ручку, тарабанит кулаком. Шум внутри здания стихает на некоторое время, словно машины услышали незваного гостя. Потом раздается сухой щелчок, за ним еще и еще, к щелчкам присоединяется лязганье железных цепей, скрежет и раскатистые, звонкие удары, и вот уже все заводское нутро производит какую-то невозможную, невообразимую какофонию звуков, настолько отвратную и громкую, что Лука в ужасе подается назад всем телом и падает с крыльца. Железобетонный оркестр тут же стихает, словно удовлетворенный результатом.

Обувщик встает, отряхивает со штанин серую пыль. Голова болит так, будто этот страшный оркестр играл прямо в мозгу.

По земле стелется туман, Лука начинает внимательно его рассматривать, замечает какие-то волокна, тянется к ним, чтобы потрогать, но его неожиданно окликают – со стороны крайней оранжевой будки к нему идет тощий низкорослый человек в спецовке. Приблизившись, он нахально произносит:

– Дядя, ты куда это? Туда нельзя, – после чего тянется к карману, достает смятую сигарету и закусывает фильтр, обнажая плохие, сточенные по краям зубы. Табак горит медленно и ярко, а Лука никак не может сообразить, каким образом странный человек умудрился закурить, если он не чиркал ни спичкой, ни зажигалкой.

«А может быть, и чиркал, да я не приметил», – отвечает Лука на собственные сомнения. Затем он с интересом разглядывает лицо служащего – тусклые глаза, подернутые мутной пленочкой; синюшные круги под ними, похожие на два крошечных колодца; впалый нос, выдающий некую болезнь – и вдруг замечает в этом лице знакомые черты.

– Послушай, – обращается он к человеку в спецовке дребезжащим, сиплым от волнения голосом. – Как ты можешь быть здесь?

– А что такое?

– Ты же.., – «Быть не может! Как болит голова, боже, как болит голова», – проносится в мыслях Луки, пока он заканчивает фразу, – …утонул.

– Да неужели?

– Верно, утонул. Летом из озера тебя выловили.

Служащий хохочет, выдыхает сигаретный дым и с издевкой интересуется:

– Дядя, ты с ума, что ли, сходишь?

Лука вновь всматривается в лицо странного человека и понимает, что оно совершенно ему незнакомо. Оно молодое и плотное, так что неясно, как можно было увидеть синие колодца под глазами или признаки болезни.

– То-то, – победоносно говорит служащий, поймав на себе разочарованный взгляд.

А Лука уже думает, будто лицо это перекроилось в считанные секунды прямо перед ним, но как-то незаметно, не оставив никакого воспоминания.

– Ты здоров ли, дядя? А то живого от мертвого не отличаешь.

– Не знаю. Больше ничего не знаю, – стонет Лука в ответ.

– Не веришь в очевидное, да?

– Что? – переспрашивает обувщик, покрываясь ледяной испариной.

– Я не говорил ничего.

Лука отворачивается и шагает по направлению к воротам, а стопы его утопают в густом тумане, окутавшем землю непроницаемой, вязкой пленочкой. У забора он оборачивается – никакого человека около крыльца больше нет, хотя дым от сигареты висит в воздухе, словно его только что выпустили изо рта.

В беспамятном состоянии добирается обувщик до дома, запирается в мастерской и неподвижной статуей садится у оконца. В уголках глаз у него пляшут черти и вздымаются черные крылья, но он старается их не замечать.

Глава двадцатая. Вороньё

Через час Лука почти приходит в себя – тени, подергивающиеся в области его бокового зрения, рассеиваются, оставляя легкую рябь в воздухе, голова постепенно проходит, тошнота отступает куда-то в область солнечного сплетения, так и не разрешившись.

Он готовит обед и идет в комнату к сыну. На улице к тому времени уже разыгрался день, ясный и яркий. Солнце лезет в комнату своими бестелесными желтыми лапищами, рассеянными на тысячи пальцев-лучей, прикасается ко всякому предмету, окрашивая его в светлые тона, бликом ползает по лицу Ильи, залезая в глаза и вызывая жжение – Илья устало смотрит в потолок и на солнце не обращает внимания.

– С тобой все хорошо? – спрашивает Лука.

– Не знаю, – юноша окидывает отца тусклым, каким-то совершенно безжизненным взглядом и повторяет тише, как бы для самого себя: – Не знаю…

– Ты сможешь встать?

– Вообще я не пробовал, – Илья тяжело сглатывает. – Я боюсь, что не получится.

Он сбрасывает с себя одеяло, приподнимает левую ногу и сгибает ее в колене. Нога двигается медленно и совсем чуть-чуть, как проржавевший рычаг.

– Нет. Не смогу.

– Знаешь, такое от голода может быть, – Лука говорит спокойно, стараясь подавить свое беспокойство. – Хотя я тут деда Матвея встретил. Так вот он считает, что это осложнение после болезни. Ерунда, конечно! Но проверить нужно, так что скоро ко врачу поедем. Я сегодня схожу к Петру, попробую договориться.

– Я не хочу.

– Что значит, не хочешь? Послушай.., – Лука присаживается на край койки, берет сына за руку. – Послушай меня, нельзя так быстро отчаиваться. Ты должен побеждать трудности, противиться им. Иначе как жить?

– А у меня разве жизнь? – Илья горько усмехается и поспешно меняет тему: – Как дед Матвей? Здоров?

– Да, он очень хорошо держится.