Красные озера

– Он совсем старый уже, верно?

– Я думаю, не стоит особо напирать на возраст. Конечно, пожилые люди иногда опускают руки при первых признаках дряхлости. Или при столкновении с проблемами вообще. Недавно же старичок умер, радловский теска. Его когда родственники бросили, он мигом за собой следить перестал. Сначала неряшливый очень ходил, потом вовсе умом поехал. А в итоге умер и…

– Несколько дней провалялся, ты рассказывал.

– Я просто к тому, что… ну… не надо быть, как этот старичок. Ты лежишь в одиночестве, никого не хочешь видеть. После лихорадки так и не помылся вон, хотя три дня прошло. А ноги… они у тебя гнутся. Плохо, но гнутся. Старайся разминать их. И ко врачу мы поедем.

Илья молчит, долго и упорно, и на отца старается не глядеть. Безмолвие в комнате начинает звенеть и шириться, превращаясь в голодную, жадную до живой материи бездну. Спасаясь от нее, Лука принимается нервозно и невнятно рассказывать первое, что пришло в голову:

– Я слышал, в поселке отвал осыпался. Вчера ночью. Люди, говорят, собирались, смотрели там что-то…

– Отвал? – уточняет юноша живо, новая тема разговора для него сродни глотку свежего воздуха. – Это те новые холмы за бараками?

– Да, за рабочим поселком. После добычи меди остается пустая порода, вроде песка, черная такая… да вон же, ее за окном полно.

Лука пристально смотрит на улицу, где вперемешку со снегом пляшет на ветру темная пыль. Он видит, как отдельные пылинки сквозь неплотную раму пробиваются внутрь помещения, летают над кроватью, тянутся друг к дружке и склеиваются в черные перья. А перья, покружив немного под потолком, собираются в два сложенных крыла. Крылья расправляются и обнажают хищный клюв, по бокам от которого горят недобрые вороньи глазки. И вот уже целая птица издает горловой рык и цепляется за изголовье койки.

Обувщик вскакивает с места, порывается поймать нежеланного посетителя, но Илья останавливает его испуганным возгласом:

– Ты чего, папа?!

– Да… птица, – бормочет Лука. – Птица. Я поймаю ее…

– Какая птица? Тебе мерещится.

Лука чувствует, как в голове у него вновь скапливается удушливый дым, вроде того, что беспрестанно выплевывают на поселок заводские трубы, а ноги подкашиваются. Он садится обратно и отворачивается от изголовья, с которого на него неотрывно и злобно глядит незримая ворона.

Илья выжидает паузу, давая отцу время успокоиться, и неожиданно резко заявляет:

– Наш разговор ни к чему не приведет. Поездка ко врачу? Это бессмыслица какая-то.

– Почему же? – обувщик спрашивает рассеянно и ответ почти не слушает, физически ощущая присутствие вороны в комнате.

– Потому что мне нет особой разницы, что будет. Я ведь.., – юноша осекается и почему-то начинает плакать, закрывая мокрое лицо руками.

Отец гладит его по голове, не замечая больше никакой птицы, и попутно вспоминает, что беспричинная плаксивость может быть следствием повреждений в мозгу. Но мысли ворочаются вяло, а содержание их туманно, и потому Лука не знает, как успокоить сына. Гладит его засаленные волосы да сам чуть не воет от жалости.

Илья тихонько всхлипывает и произносит сквозь слезы:

– Мертвый старик, о котором ты говорил, из-за своего безумия стал никому не нужным.

– Нет-нет, Илюша, ты чего! Ты мне нужен. Да и не безумный ты вовсе, у тебя же только с памятью беда! А это у многих случается. И речь у тебя уже ясная. Ножки только подлечим тебе. Потом махнем на всё да в Город поедем. Да? Ты у меня еще невесту себе найдешь. Там жить станете… внуки пойдут… хорошо ведь?

– Неужели ты в это правда веришь? – спрашивает Илья с какой-то злобой в голосе и отворачивается.

Отец прикасается к его сутулой спине, но, не находя отклика, выходит за дверь.

– Сам-то не боишься участи старика? – спрашивает привычный голос, поселившийся внутри головы. – Ты слышишь то, чего другие не слышат. Видишь то, чего другие не видят. Получается, и ты безумен. Так не боишься остаться в полном одиночестве?

«У меня есть сын», – мысленно отвечает Лука. Голос как-то странно хмыкает и замолкает.

__________________________

После обеда Лука навещает Радлова. Тот сразу соглашается с утра съездить в больницу, но разговор у них не особо ладится – оба торопятся по своим делам.

Вернувшись домой, обувщик набирает воды в большой глиняный кувшин и идет обмывать Илью, раз тот не может подняться. Смачивает тряпку, проводит ей по липкому лбу, вытирает грязь с шеи.

– Давай я сам? – предлагает юноша.

Отец его не слушает и продолжает. Ему мерещатся птицы – черное вороньё снует по комнате, прячась по углам или забиваясь под потолок, – но он притворяется, что не видит ничего странного, чтобы не напугать сына.

– Папа…

– Да? Что случилось?

– У тебя глаза так странно блестят.

– Это все от усталости, – по привычке врет Лука, отжимая тряпку в пустую бадью. Серые от грязи капли стекают по его руке и щекочут пальцы. Лука почему-то думает, что это важно, концентрирует все свое внимание на влаге и том холоде, который от нее исходит. Как будто вода, расплескиваясь по дну бадьи, загадала ему загадку, а он не только не может найти ответ, но даже и условий толком не расслышал.