Красные озера

Через четыре дня Матвей и Радлов были в общем амбаре – подсчитывали запасы с учетом последней поездки на рынок, ворочали мешки, расставляя их так, чтобы ничего не подавилось, перебирали картошку и выбрасывали откровенную гниль.

– Нет, надолго не хватит, – констатировал Петр. – До первого урожая еще всю весну тянуть. А тут еды недели на три. Или и того меньше.

– Придется, значит, попозже еще съездить, – ответил старик, собирая с земли испорченные клубни.

– Ты, дед Матвей, умный такой, – Радлов скорчил недовольную мину. – Деньги-то не вечные! Мне нужно поголовье восстановить. С завода-то оклада не хватит!

– Ну уж… придумаем что-нибудь, куда деваться, – Матвей завязал мешок, который только что перебрал, уселся на него сверху, налил из термоса горячего чаю, отхлебнул немного и спросил: – А чем ты там занимаешься вообще, на заводе?

Петр сделал вид, что не услышал.

– Ага, – озадаченно произнес старик. – Не хочешь, выходит, говорить. Ну, дело твое, конечно, – отхлебнул еще чаю, покряхтел немного, наслаждаясь теплом внутри задубевшего туловища, и добавил: – Только я вот еще узнать хотел… Мелехин, в честь которого завод назвали, это вообще кто?

– Мелехин это главный акционер из тех, кого я привлекал. Покойничек.

– Получается, вроде как дань уважения основателю.

– Получается, так, – согласился Петр. – Только доля предприятия до сих пор за ним числится. Небывалая же история! Это все должно было родне его перейти. На худой конец – государству. А тут… висит на мертвеце собственность, и дела никому нет. Вообще-то, если подумать, четыре владельца… и все мертвые. Ну и к самому заводу часть приписана, так можно.

– Страсти ты какие рассказываешь, Петр, – старик усмехнулся и тут же закашлялся, подавившись холодным воздухом. – Разве так бывает? Ты, поди, в бумагах напутал чего…

– Да ведь много чего не бывает. А потом раз – и случается. Хотя… ну его к черту, может, и напутал. Поделись чаем, я ж не взял ничего.

– Одна у меня кружка-то, – Матвей поглядел на чашку с какой-то детской жадностью, как ребенок, которого попросили конфетой поделиться, сделал еще глоток и протянул Радлову со словами: – На, не жалко ведь.

Радлов втянул носом пар, обогрел о горячую кружку ладони и залпом приговорил напиток.

– Послушай, а вот черная крошка по всему поселку… она как получается? – продолжал старик свои расспросы.

– Это шлак. Полностью переработанная руда, без меди уже.

– Ага. Много меди-то добывают?

– Очень много. Вагонетки с рудой за день по несколько раз катаются. Там, почитай, трудятся все, кто с рабочего поселка, а все равно рук не хватает. В полторы смены горбатятся.

– Погоди-ка, – старик сощурился, стараясь не упустить мысль. – Ежели они все на месторождении заняты… то внутри завода кто работает?

– Там, знаешь, по-другому немного, – уклончиво ответил Петр и тут же сменил тему разговора: – Вчера у Луки был. Он тощий такой стал, жуть. И вроде как меня не узнал даже.

– Не в себе он, это дело ясное. Помню, мне рассказывал, что Илья после болезни подняться не может. А Илья ужо мертвый был.

– Лука сына очень любил. Вот и помешался. Он теперь иногда на пол садится, руки расставляет по сторонам, вроде как насыпано у него что-то в ладонях, и приговаривает тихонько: «Кушайте, кушайте, мои хорошие». Получается, кого-то воображаемого кормит, то ли птиц, то ли… уж не знаю… не влезу же я к нему в голову.

– Его, наверное, врачу показать нужно.

– Нет, там вряд ли разбираться станут. Запрут в какой-нибудь психушке. Тут он хоть свет белый видит, авось, оклемается еще…

– Пропал мужик, – с горьким вздохом подытожил Матвей и добавил негромко, себе под нос: – Без сапогов я, выходит, остался.

– Чего говоришь?

– Да сапоги! Отдавал на починку, а из Луки теперь работник никакой. Придется, наверно, всю весну в валенках ходить.

Радлов промолчал.

Но не только они обсуждали состояние обувщика. В покосившейся избе на окраине на день или два позже рябой товарищ нашептывал Шалому, опрокидывая очередную рюмку:

– Лука сына угробил-таки, слыхал?

– Да ну! – Шалый был страшно пьян, но говорил вполне внятно. – Откуда знаешь?

– Ха! Это ты у нас тут неделю харкал. А я по поселку хожу иногда, кой-чего слышу, кой-чего вижу. Недавно хоронили.

– Туда ему и дорога, – безразлично ответил Бориска и потянулся к бутылке. – Хилый был, такие дохнут быстро.

– Так это не все, – рябой придвинулся ближе и лихорадочно затараторил, выдыхая застоявшийся перегар: – Он его угробил и сам не понял. Умом, короче, тронулся. Говорят, труп кормить пытался.

Последние слова рябой произнес с отвратительной веселостью.

– Это как вообще? – уточнил Шалый и громко загоготал.

– Ну этот… маразматик, который нас в амбар не пускал…

– Матвейка?

– Он. В общем, рассказывал какой-то бабе, мол, Лука жратву сливал на пол, а сам думал, что сына обедом угостил.

Оба засмеялись еще сильнее, так что помещение наполнилось мерзкими звуками, отдаленно напоминающими ржанье гиен.