Красные петухи<br />(Роман)

Здесь же, в земледельческой Сибири, крестьянский вопрос суть альфа и омега всей работы большевиков. Мы это явно недооценили — в том одна из причин создавшегося положения. И я принимаю на себя вину за это… Ты в целом верно определил направление главного удара, Феликс Эдмундович не ошибся в тебе. — Он встал, тяжело прошелся по комнате, остановился перед Чижиковым. — Но Аггеевского и Пикина не суди слишком строго. Мало грамоты. Мало опыта. А жизнь гонит! В башке и в сердце — революция клокочет. Хочется поскорей да покороче — вот и ломят, ни себя, ни других не щадя. Одергивать их? Обязательно! Критиковать? Непременно! Но жар не остужать: от холодного никто не воспламенится. — Вздохнул. Повернулся и неспешно, тяжело вышагивая, снова раздумчиво заговорил: — Губерния у нас неохватна, а сил ничтожно мало. На десять деревень — одна партячейка. И какая? Шесть-семь неграмотных либо малограмотных мужиков, и у самого старого, — он иронически подчеркнул интонацией последнее слово, — полугодовой партстаж. Ни телефонной, ни регулярной почтовой связи между селами. Дичь и глушь. Знахарки, круговая порука. Здесь ведь все, вплоть до волостных дел, раньше решалось мирским сходом. Всем миром. Понимаешь? И на полтора миллиона квадратных верст всего пять так называемых городов и три тысячи рабочих. Прибавь к этому тысячи осевших в глуши офицеров и прочих колчаковцев. Потому эсеры и сделали ставку на Северскую губернию…

Савва Герасимович умолк. Большое плоское лицо с тяжелым подбородком подернулось тенью задумчивости. Но седую голову он держал по-прежнему высоко и гордо и широких плеч не сутулил. Чижикову вдруг подумалось, что эта осанка и медлительность речи и ровное спокойствие манер даются Новодворову нелегко. И Чижиков вдруг увидел окружающее по-иному, и его царапнула по сердцу убогость обстановки, которую не могли скрыть ни цветы, ни книги. «А ведь ему никак не меньше шестидесяти. Жизнь позади. Дочь калека. Ни жены, ни внуков…»

Поймав обеспокоенный взгляд Новодворова, Чижиков спросил:

— Давно вы в Сибири?

— И давно и недавно. Дважды был в ссылке. В Нарыме. Там иной быт и люди особенные, промысловики. Первый раз бежал. Во второй жена со мной была. Тяжело заболела. Перед самой Февральской похоронил. Потом фронты. И снова Сибирь. Уже иная. Земледельческая. Сытая… С осени вот дочь приехала. Покушение на нее было. Врачи говорят, поправится. Она молодец. И хозяйка, и друг сердечный. Я ведь потомственный наборщик. Губернский воз тяжелехонек. Иногда кости трещат, жилы в струнку вытягиваются. Пока смены не вырастим — нам везти. Мой опыт, твоя энергия — что-нибудь получится в сплаве!..

3

Вечером после заседания президиума губкома во флигеле, принадлежавшем Вохминцевой, но ныне благоразумно записанном на одну из дальних родственниц, собрались гости по случаю дня рождения пани Эмилии. Были тут и Вениамин Федорович, и Коротышка, и Кожухов, и Крылова, и еще несколько человек, среди которых выделялся пожилой бритоголовый «товарищ из центра». На столе, заставленном закусками и графинами с разведенным спиртом и самогонкой, пыхтел и плевался паром самовар. В сенях на табуретке дежурил Гаврюша.

Кожухов прочел застенографированные в блокнот речи всех выступавших на президиуме губкома. Его слушали с превеликим вниманием, отложив и питье, и закуски. Потом накинулись с вопросами. Особенно дотошно выспрашивал «товарищ из центра».

Когда Кожухов рассказал, как он вроде бы ненароком хотел выведать у Чижикова, информировал ли тот ВЧК о своих выводах, «товарищ из центра» нахмурился и бесцеремонно прикрикнул:

— Разиня!

— Вы это мне? — обиделся Кожухов.

— Да. И не пузыритесь. Патрон в патроннике. Курок взведен. Нужно стрелять. Малейшее дрожание руки — и пуля мимо цели. Возможность второго выстрела исключена. Дон и Кубань волнуются. Тамбовщина полыхает. Флот и армия ворчат. Вот-вот рванет под самым сердцем большевиков. Пора начинать. Понимаете? Северская губерния должна начать. За ней — Петропавловск, Курган, Омск, Барнаул, Новониколаевск, и вся Сибирь, и Дальний Восток. Польша, Франция, Чехословакия, Япония ждут не дождутся этого. Голод уже полузадушил пролетарско-большевистско-комиссарскую диктатуру. Вооруженного натиска изнутри она не выдержит. Нужно только качнуть Сибирь-матушку. Этого ждут от вас затаившийся мир и наш центр…

— Так почему же я разиня? — вклинился Кожухов, успевший хватить полный стакан самогону.

— Своим, извините покорно, дурацким вопросом вы приковали внимание Чижикова к собственной персоне. Теперь изучением вашей биографии займется чека. От провала вас спасает начавшийся мятеж либо…

— Исчезновение Чижикова, — подсказал Коротышка.

— Совершенно верно, — подтвердил «товарищ из центра». — Причем немедленное и бесследное. Вот ваша боевая задача номер один. Чижиков спелся с Новодворовым. К такому дуэту прислушаются и ВЧК, и Совнарком, и ЦК РКП. Если здешними делами заинтересуется Дзержинский, тогда — крах. Вы это понимаете? Потому надо спешить. Чижика — в клетку, из которой еще никто не вылетал.

— Гы-гы-гы, — довольно заржал Коротышка.