Красные петухи<br />(Роман)

Со всех сторон к утоптанной снежной круговине в центре села стекались людские потоки, и скоро перед высоким резным волисполкомовским крыльцом скучилось несколько сот разгоряченных мужиков. Многие были б немалом подпитии: полы полушубков — нараспашку, хмельные души — настежь. Кулацкие сынки Пашка Зырянов и Димка Щукин стояли в окружении вооруженных полупьяных парней, и те, как рысаки перед скачкой, пританцовывали на месте, петушились, задирались, голосили непотребное. Мужики постепенней помалкивали, покуривали да поглядывали на высокое, похожее на помост крыльцо, где жались друг к дружке шестеро продотрядовцев в изорванной одежде, с обезображенными побоями лицами. А из Пашкиной стаи будто каменьев град:

— К ногтю их!

— Накотовались! Пришел великий пост!

— Волоки вниз!

— Расступись, мать-перемать, дай пальнуть одной пулей всех…

Все громче раздавались крики, требующие немедленного самосуда, и не избежать бы еще одной кровавой расправы, если б рядом с продотрядовцами не возник вдруг Онуфрий Карасулин.

— Откуль он? — вытаращил глаза Пашка Зырянов.

Одобрительный гул прокатился по толпе. Онуфрия тут знали все. И хотя немало было недругов у бывшего секретаря волпартячейки, большинство крестьян верили: Карасулин всегда за мужика, за то и с Пикиным не побоялся схлестнуться, и с самим Аггеевским. Знали об аресте Онуфрия, сочувствовали его семье, оставшейся без кормильца, — а кормилец- то, оказывается, уже домой возвернулся! Это была добрая весть, и она как-то успокаивающе подействовала на многих. Толпа стала затихать.

— Шлепнуть его, гада, — вполголоса буркнул Пашка, приподнимая винтовку.

— Тихо ты! — осадил друга Димка Щукин. — Тут надо втихаря и без осечки.

Пашка и сам понимал: стрелять сейчас в Карасулина — все равно что стрелять в самого себя. Разные здесь собрались люди, по-разному думают, а этой смерти — не простят.

— Мужики! — хлестнул по толпе раскаленный голос Онуфрия. — Товарищи!

Толпа, ответно рокотнув, смолкла, и запоздалый Пашкин возглас одиноко повис в тишине:

— Товарищев вспомнил, челноковский комиссар!

Карасулин только взглядом пригрозил Пашке, но с речи не сбился.

— У всех у нас наболело под завязку. Теперь вот до крови дошло… Горько это, мужики. В таком запале не приметишь, как себе же могилу выроешь… Чего изделали — не воротишь. А что дале будет? Об завтрем думать надо…

— Верна-а-а!..

— Большевистский подпевала!..

— Не тявкай!..

Онуфрий нахмурился, жамкнул в кулаке рукавицу.

— Ти-хо, товарищи!..

Тут в дверях волисполкома появился Алексей Евгеньевич Кориков под руку с бородатым незнакомцем в каракулевой папахе, за ними Маркел Зырянов, Максим Щукин и Фаддей Боровиков.

— Ба! Да тут уже большевистский проповедник! — вскричал Кориков. В голосе — и изумление, и угроза.

Толпа притихла, настороженно ловя каждое слово, слетавшее с крыльца.

— Коммунисты завсегда на готовенькое! Ловки чужими руками жар грабастать, — плеснул яду Маркел Зырянов.

— С твоих рук, окромя отравы в самогон, ничего боле не схлопочешь, — отрезал Онуфрий и, окинув оценивающим взглядом кориковское окружение, ухмыльнулся. — Никак, новое правительство объявилось?

Никто не нашелся с ответом. Онуфрий повернулся к толпе, поднял над головой стиснутую в кулаке рукавицу.

— Об завтрем, говорю, думать надо. Думайте, мужики, пока не опоздано, опосля б и подумали, дак нечем будет. Не пугаю. Самому страшно. Пролилось кровушки… Кто изгалялся да охальничал — поделом. И ежели б на этом крыльце сейчас стоял Карпов — я б язык откусил, ни словечка в заступу не обронил. А эти, — кивнул на шестерых продотрядовцев, — солдаты. Их-то за что?

— Ворон ворону глаз не выклюет, — громко проговорил Маркел Зырянов.

— Из партии поперли, а его все на красное тянет, — добавил Максим Щукин.

— …Теперь шары им продрало, поняли, где сено, а где солома. Сажай их на розвальни, и пущай катят до самого Яровска да наперед своим котелком думают…

— А ты откель знаешь? — выкрикнул хриплый голос откуда-то сзади.

— Чего? — не понял Онуфрий.

— Откель знаешь, что эти не изгалялись? Может, самые собаки и есть!

— Ежели бы изгалялись, сюда б не приволокли, — рассудительно возразили в толпе. — Варнаков-то в перву голову и пристукнули.

Толпа трезвела, начинала рассуждать, и это не на шутку встревожило Корикова.

— Когда народ поднялся на борьбу с насильниками, Карасулин на лавке посиживал да в окошко поглядывал, — возгласил Кориков хорошо поставленным голосом. — А теперь пришел учить нас уму-разуму.

В толпе загомонили. Хмельные парни из Пашкиного окружения разом взяли верх и понесли:

— Он с имя заодно!

— Сам такой!

— Большевиками купленный!

— Сам с карповыми хороводился!..

— Эй ты, орало! — крикнул Онуфрий. — Беги ко мне на ограду, погляди, кто там лежит!

Несколько парней сорвались с места и, пробив толпу, кинулись к дому Карасулина. Поднялся такой базарный гомон, будто собравшиеся задались целью перекричать друг дружку. Кориков слегка придвинулся к Карасулину и вполголоса проговорил:

— Кто вас уполномочил?

— Не ты…

— Смотри, Онуфрий Лукич…

— Сам смотри.

Кориков сделал шаг вперед, подмял руку, требуя тишины.