Красные сестрицы

Рози смеется, но в ее смехе чудится печаль. В бабушкиной спальне трудно по-настоящему смеяться. Комната похожа на гробницу: все заставлено безделушками и покрыто пылью, застывшей в неподвижном тяжелом воздухе. Занавески задернуты, кровать застелена, вещи сложены в сундуки. Мы сюда почти не заходим. Сестра сжимает серебряную рамку с фотографией и смотрит на меня снизу вверх с бабушкиного толстого матраса, как готовая сорваться с места лань.

Я присаживаюсь на кровать и через плечо Рози смотрю на фотографию: старый черно-белый снимок мамы с бабушкой сделан за несколько недель до того, как мама сбежала с цирком. Кто мог подумать, что сельская девчонка из Джорджии станет известной гимнасткой на трапеции? Фотография — словно зеркало. Мы с Рози сверхъестественным образом похожи на мать. Темные волосы, травянистая радужка, чуть зауженные брови и тело, плоское как доска.

— Мне нравится эта фотография. Как будто снимок «до», — говорю я вслух. — До того, как они начали ссориться, а мама стала, гм… встречаться с мужчинами.

Мягче я сказать не могу. Отцы у нас с Рози разные, и секрета из этого никогда не делали. Мы подозреваем, что где-то может оказаться еще один брат или сестра, поскольку мама уже года три не появлялась дома. Она возвращалась после нападения, но не выдержала смерти бабули Марч, едва могла смотреть на мои шрамы… Ей было проще уехать из города на неделю-другую, на месяц, на год, а еще лучше — на несколько лет. Легче бросить дочерей наедине с бременем смерти.

Рози разочарованно вздыхает, кладет рамку на колени и оглядывает комнату.

— Когда мы наконец начнем распродавать то, что здесь стоит?

— Еще не скоро. На чердаке куча маминых вещей, от которых можно избавиться.

Чтобы выручить немного денег, мы с сестрой продали все — от старинных часов до овощей, выращенных в огороде. Рози даже устроилась официанткой в кофейню, но невозможно одновременно ходить на работу и охотиться. Деньги, отложенные нам на колледж, после бабулиной смерти мама спустила на выпивку и наркотики. В этой комнате мы пока ничего не трогали, однако скоро наступит день, когда перед нами встанет выбор: продавать бабушкины вещи или прекращать охотиться на фенрисов. А охотиться мы обязаны, раз уж вышли из пещеры.

От этого мне не легче расставаться с вещами покойной бабушки. А если я все забуду, как папаша Рейнольдс? Останется ли хоть какая-то память о том, что бабуля жила на этом свете? Что тогда напомнит мне, почему я посвятила все свое существование охоте?

— Для нас эти вещи мало что значат. Хотя, конечно, важно сохранить память о бабуле, — говорит Рози.

— Вот именно. — Я наклоняюсь к сестре. — Помнить — очень важно.

Она поводит плечами, вытягивает ногу и носком отгибает край полосатого коврика — единственной вещи, к которой не притрагивались бабулины руки. Под бело-голубым квадратом на досках пола прячутся засохшие бурые пятна — их не берет ни порошок, ни горячая вода. Я не люблю смотреть на коврик, но Рози поднимает его каждый раз, когда мы оказываемся в спальне, как будто посмотрев на место, где пролилась кровь — моя, фенриса, бабули Марч, — она отчетливей вспомнит нападение. Рози говорит, для нее все как в тумане: и фенрис, и его жуткие зубы, и то, как мы прятались…

Я помню больше: слышу, как зубы фенриса вспарывают бабушкин живот, вижу клыки, тянущиеся к моему лицу, последний раз гляжу правым глазом… А потом — взрыв чувств: жажда возмездия, обрушившаяся на меня ненависть, страстное желание уничтожить чудовище. Пелена крови и алой ярости навсегда изменила меня. Я дожидаюсь мягкого шелеста коврика, который снова ложится на пол, и поворачиваюсь к сестре. Бабушкина спальня рождает во мне боль, будто каждый раз, когда здесь поворачивается дверная ручка, один из моих шрамов начинает кровоточить.

— Прости… — шепчет Рози.

Она встает с кровати и ставит рамку с фотографией на то самое место, откуда взяла. Я расправляю смятое стеганое покрывало и провожаю сестру к выходу. Рози тихо прикрывает дверь за нами, словно внутри остался тот, кого нельзя беспокоить.

— Может, съездишь в город, возьмешь фильм в прокате? Еще надо докупить бинтов, — добавляю я и открываю холодильник.

Рози кивает, берет со стола жестянку с печеньем, вытаскивает оттуда полиэтиленовый пакет, набитый двадцатидолларовыми купюрами, и аккуратно извлекает из него две банкноты.

— Ножи прихвати.

Сестра смотрит на меня с сомнением и нехотя застегивает на талии пояс с охотничьими ножами. Да, я слишком за нее беспокоюсь, но фенрисы бродят повсюду.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ РОЗИ

Мама умела водить машину, и за это я ею восхищаюсь. Бабуля Марч считала, что автомобили — пустая трата денег, а Скарлетт переняла бабушкины убеждения, так что я привыкла много ходить пешком. Центр Эллисона всего в получасе езды на машине, но пешком и на автобусе выходит часа два. С двумя матерчатыми сумками для покупок я плетусь по засыпанной гравием тропинке: горький опыт показывает, что полиэтиленовые пакеты обычно не выдерживают долгой дороги.