Красные сестрицы

Сайлас ласково мне улыбается, и они со Скарлетт выходят. Дверь за ними захлопывается. Шаги гулким эхом звучат на лестнице, наркоман снова выглядывает из своей квартиры. Я вздыхаю, сажусь на стул, закидываю ноги на ящик с инструментами. Кажется, раньше он принадлежал папаше Рейнольдсу.

* * *

— Не глупи, Леони, — сказал папаша Рейнольдс, выгружая инструменты из кузова древнего пикапа.

В волосах у него застряла стружка, комбинезон перемазан древесной смолой.

— Дом для мужчины, ну и для женщины — это крепость.

— Из этого не следует, что ты должен работать на меня задаром, — ответила ему бабуля Марч, скрестив руки на груди.

— Но ведь я твой верный слуга, моя королева, — с ухмылкой парировал папаша Рейнольдс.

* * *

Они были примерно одного возраста, и в отношениях между нашей бабушкой и отцом Сайласа всегда проглядывала определенная дружеская игривость. Теперь мне вовсе неудивительно, что они получали удовольствие от общества друг друга. Мать Сайласа, Селия, умерла, когда мальчику было восемь, а брат папаши Рейнольдса (кстати, единственный из его близких родственников, кто остался в Эллисоне), Джейкоб, был настолько моложе него, что больше походил на еще одного ребенка. Папаша Рейнольдс нуждался в поддержке и участии бабули Марч, пусть даже с ним бабушка разговаривала тем же менторским тоном, что и с нами.

Я глажу Баламута и устало разглядываю ржавые трубы на потолке. Интересно, что бы сделал Сайласов отец, чтобы привести это место в порядок? С улицы, из полуразрушенной церкви доносится колокольный звон, отмечающий время — резкий металлический звук, который не умиротворяет, а раздражает. Баламут шипит, а я глубоко вздыхаю. Даже папаша Рейнольдс вряд ли смог бы сделать крепость из этой дыры. Но кто знает, вдруг это получится у Сайласа…

ГЛАВА СЕДЬМАЯ СКАРЛЕТТ

Везде в этом городе я чувствую присутствие фенрисов: они оставили свой след на каждом углу, прошлись по каждой дорожке. Улицы — мешанина из стали, стекла и людской массы. Все совсем не так, как в Эллисоне. Меня не разглядывают прохожие. Люди здесь вообще никого не видят: они глядят прямо перед собой и бегут куда-то, сломя голову, как будто речь идет о жизни и смерти. Полагаю, это нас объединяет.

В ломбарде грязно. Здесь целая толпа народу с вещами, пропахшими чужим жильем: кондиционером для белья, сигаретами, кухонными приправами. Я протискиваюсь в начало заведения, где скучающая мужеподобная дама смотрит на маленьком телевизоре «Шоу Джерри Спрингера». Через несколько минут, заложив пару браслетов, выхожу из ломбарда с тонкой стопкой банкнот в руках.

Сумерки в городе бесконечны: с заходом солнца на улицах зажигаются миллиарды огней, все освещено сиянием неоновых вывесок, огнями кинотеатров и уличными фонарями. Из-за этого теряется счет времени, потому что я не могу определить по солнцу или по луне, насколько припозднилась. Без всякого умысла спускаюсь на платформу метро, разглядываю по пути затейливое граффити, потом ищу в карманах какую-нибудь мелочь — подать старому негру, который барабанит по перевернутым ведрам. Лицо у него покрыто шрамами, почти как мое, но вряд ли его отметины оставил волк.

— Ох, доченька, это твой парень такое с тобой сотворил? — спрашивает старик, уставившись на мои шрамы, не до конца скрытые одеждой, глазной повязкой и волосами.

Странно, но его беспардонность гораздо приятнее, чем косые взгляды прохожих и ужас в глазах девушек с милыми, не обезображенными личиками. Старик сразу дал понять, что заметил меня, и прятаться от него я не стану.

— Не совсем, — уклончиво отвечаю я, швыряя пару четвертаков к ногам старого нищего, в банку из-под кофе. — В любом случае он за это ответил.

— Повезло, повезло тебе, воробушек, — произносит он и выдает очередное лихое ударное соло.

Выхожу со станции. На городском небе догорают последние лучи заката. Судя по карте на стене вагона, я всего в паре кварталов от парка. Иду мимо здания библиотеки — громадного особняка в классическом стиле, внушающего трепет на фоне строений из стали и бетона. С разочарованием понимаю, что библиотека закрыта на ночь. Библиотеки я люблю — они хранят знания и внушают мне спокойную уверенность: все то, что нам известно, можно передать другим.

Прохожу еще пару кварталов, и в конце улицы появляются деревья Пьемонт-парка. Они кажутся куда величественнее домов, как будто гордятся друг другом за то, что сумели выжить в городе. Сквозь распахнутую дверь клуба доносится взрыв громкой ритмичной музыки, и снова наступает тишина. Я иду вниз по улице вдоль кирпичной стены, опоясывающей старый жилой дом, и наблюдаю за девушками, которые жаждут попасть внутрь.