Красные щиты

- Покамест папа и кесарь договорятся, в Тибре много воды утечет, и мы успеем построить нашу республику. Без продажных попов, - вдруг закричал он, - без разврата, без восточных благовоний! Мы, - и он ударил себя в грудь, - мы, римский народ, люди простые, служим не кесарю, не папе, а Италии... - Арнольд тяжело дышал, но когда Рахевин попытался что-то сказать, замахал на него рукой; - Все, что говорят о даре Константина (*79), - ложь, басни, над которыми смеется последняя кухарка в Риме... Папе надлежит держать в своей руке не меч, но ключи Петровы... иже дают отпущение грехов на земли!.. - Он громко засмеялся. - Отпущение на земли! Недействительны все их исповеди и отпущения, недействительны, продажны, обманны - как обманны их чудеса! Не видел я, что ли, как святой Бернар пытался воскрешать мертвых в Париже и в Клерво? А господь отказал ему в чуде: двенадцать часов молился он над трупом девочки и руки на нее возлагал, а господь от него отвернулся. За то, что живет он в роскоши, за то, что ходит у себя в монастыре разряженный в парчу, как король иерусалимский... О, горе, горе! А разве не предвещал он победу Конраду в Святой земле? И как он со стыда не сгорит, этот лжепророк? А на престоле Петровом сидит его ученик... Мои "ломбардцы", как их здесь прозвали, исповедуются друг перед другом. Ибо лучше исповедоваться перед простым человеком, нежели выбалтывать свои грехи в продажное ухо, которое склоняется к грешнику за деньги. О, горе, горе!

- Увы! - вздохнул Рахевин. - Мирские блага немало душ совратили и предали дьяволу. Но и немало бедняков, пусть с благими намерениями, угодят в его тенета, - тут он поднял палец и многозначительно взглянул на Арнольда. Тот стойко выдержал его взгляд.

- Да, мы создали римскую церковь: всякий, кто верует, может обрести спасение, но слова Евангелия должны быть для него непреложной истиной, а не фигуральным выражением...

- Не нам толковать святое Евангелие...

- Как это не нам? Всякий, на кого нисходит дух святой, обязан не таить свои мысли.

- Еще одно слово, - ласково молвил Рахевин, - и я поверю, что ты еретик.

Арнольд улыбнулся и промолчал. Затем, взглянув на Генриха и заметив, что тот смотрит на него во все глаза, снова улыбнулся, но уже веселей, сердечней. И от этих улыбок суровое его лицо прояснилось, словно показались среди туч проблески голубого неба. И сразу стало понятно, что этот человек способен увлекать и очаровывать сердца.

- Почему ты так меня слушаешь, любезный князь? - спросил он.

- Слушаю и дивлюсь, - ответил Генрих. - Мне кажется, я здесь многому могу научиться.

- Что ж, собери эти горчичные зерна и возьми их с собой. Я знаю ваш край и ваш народ. Быть может, какое-нибудь из зерен даст там всходы?

И вдруг пред мысленным взором Генриха, закрыв от него этот виноградник, этих столь различных людей, предстала излучина Вислы под Вавелем в снежный облачный день Неужто все, что говорит Арнольд, ложно? Нет, нет, в этом есть истина. Не истина Рахевина, простая, всем очевидная, а иная скрытая, потаенная, блеснувшая ему в улыбке монаха.

- Ибо, как я полагаю, - заключил Арнольд, - существуют в мире сем два пути. Один - от малого, раздробленного к целостному, могучему и великому; другой же путь - раздробление великого целого на все более малые части. Но который из этих путей есть путь божий - неведомо.

- Вероятно, оба, - со вздохом сказал Рахевин. - Ибо без его воли не свершается ничто на земле.

Они встали и не спеша пошли вверх по винограднику. Послы кесаря возвращались в город ни с чем, однако разочарования Генрих не испытывал, напротив, после беседы с Арнольдом он почувствовал, что отныне свободен душою и готов к паломничеству в Святую землю. Он весело шагал вперед, срывая по пути виноградные листья.

Приблизившись к Латеранскому дворцу, они увидели, что из аркады выходит небольшая процессия. На белом муле ехал старик с длинной седой бородой; на нем было два плаща, внизу белый, а поверх белого красный, на голове высокая золотая шапка. Из-под плащей виднелась простая, домотканая ряса, облачение цистерцианцев; подол ее не прикрывал голых ног в деревянных сандалиях. Это был папа. Перед ним шел слуга в зеленом платье, ведя белого мула за золоченые поводья, позади семенили два капеллана в широких фиолетовых мантиях. На лице Евгения III светилась спокойная улыбка, в левой руке он держал ремешок уздечки, а правая, с двумя сложенными перстами, была поднята в благословляющем жесте.