Красные щиты. Мать Иоанна от ангелов

— Что-то нынче ты разговорился! — заметил Генрих, отворачиваясь к дверям.

— Если старый еврей тебе это не скажет, так кто же скажет?

— А разве обязательно надо об этом говорить?

— Иной раз надо, князь, особенно вот в такой глуши, когда вокруг одни лошади.

— Благодарю тебя, Виппо, ты мой друг.

— Я — слуга.

— Но если я потерплю неудачу…

— Мне уже ничего не надо от жизни.

— Состарился ты.

— Да и ты, князь, тоже состарился. Только мир всегда молод.

— Состарится и он.

— Аминь.

30

Весной следующего года Генрих часто ходил на холм над Вислой, расположенный среди поля, как раз за тем холмом, который он отдал монахам, чтобы поставили там в честь святого Иакова костел в новом вкусе. Оба эти холма пользовались дурной славой у сандомирских горожан и у духовенства, особенно же холм, на котором был выложен круг из камней. То было место, где когда-то побили камнями колдунью. Но с тех пор прошло много лет, о ней уже складывали легенды, как о короле Попеле, и странно было Генриху слышать эти россказни, представлявшие в невероятном, искаженном виде то, в чем он сам принимал участие. Юдку изображали уродливой дьяволицей, а Генрих, слушая это, все думал о той минуте, когда еврейка переступила порог костела. Что погнало ее туда? Жажда познать истинного бога или только желание стать равной ему, своему любовнику?

Летом Генрих ездил на лодке в ту сторону, где с реки был виден холм смерти. Юдка, маленькая Юдка некогда стояла над такой же рекой рассказывал ему Тэли — и, воздев руки, восклицала: «И когда Тристан покинул Изольду…»

Вода в Висле была лиловая, а конусообразный холмик, на котором погибла Юдка, казался горой изумрудов. Изумрудное ожерелье, купленное ценой измены и греха, видел Генрих у королевы иерусалимской. Ему хотелось поставить на этом холме крест, хотя бы деревянный, но стыдно было кому-нибудь признаться в этом, — да никто не понял бы его чувств. Преданного, почтительного Герхо с его иронической усмешкой Генрих просто побаивался. Лестко под башмаком жены, а больше никого нет. Не может же он приказать, чтобы крест поставил Виппо!

Однажды, уже осенью, когда Генрих вышел из лодки на сандомирский берег, его известили, что в замок примчался из Вислицы князь Казимир. Генриха это не встревожило: Казимир всегда так, свалится как снег на голову — то по хозяйственным делам, то по охотничьим. И Генрих только спросил:

— А что, князь уже виделся с Виппо?

— Пан Виппо сейчас в замке.

— Ну и прекрасно, — сказал Генрих. Привязав собственноручно свою любимую лодку и пригладив волосы, он не спеша направился к замку. Чувствовал он себя уставшим, на душе было тяжело. И как же он удивился, когда увидел, что Казимир чрезвычайно возбужден: налитое кровью лицо пышет огнем, даже уши и шея стали багровыми. Покусывая короткие усы, Казимир бегал по горнице и стучал об пол мечом. Генрих догадался — что-то случилось. Виппо, однако, сидел с равнодушным видом, расставив ноги и упершись ладонями в колени.

Казимир был разъярен, Генрих никогда еще не видел его в таком состоянии.

— Убей их! Забери их! — кричал он брату. — Вели сейчас же отрубить им голову!

— Что стряслось? — спросил Генрих, остановившись на пороге.

— Как? Ты ничего не знаешь? Никто тебе не сказал? Да об этом, наверно, уже по всей Польше слух пошел! Где Говорек? Где Готлоб? Гумбальд? Гереон? И ты, Виппо, не сказал?

— Я ничего не знал.

— Ведь тебе грозила неминуемая смерть, если б они захватили Сандомир!

— Но что стряслось?

— Якса… Якса и Святополк! Созвали всех своих рыцарей, наняли тьму пращников, Святополк половцев привел, лучников, целое войско у Яксы под Меховом собрали. А вчера они оба ко мне нагрянули — иди, мол, с нами на Сандомир. Хотели, чтобы я руку на тебя поднял, чтобы я сел на сандомирский престол. Вот подлецы! Кто мог ожидать такого предательства! Теперь они оба сидят у меня в темнице, Елена там за ними присматривает, чтобы к своим половцам не улизнули. Отруби им руки, Генрих, вели побить их камнями, повесить, обезглавить!

Герхо и Лестко тоже присутствовали при разговоре. Они стояли по обе стороны открытого окна, не смея взглянуть на князя. Генрих слушал брата с невозмутимым спокойствием, и это, видимо, еще больше бесило Казимира.

— Да, подлый замысел! — заметил Виппо. — Зачем это им понадобилось?

И, помолчав, спросил:

— А крестоносцы тоже идут за Яксой?

Но Казимир ему не ответил. Возмущенный изменой мятежных панов, он кричал брату, что надо поскорей собрать войско и вести всех рыцарей на Мехов, стереть в порошок эту банду, без главарей она не устоит, а потом обоих клятвопреступников судить, приговорить к смерти. Генрих слушал все так же спокойно и не двигался с места. Но когда Казимир упомянул о суде, Генрих тихо произнес:

— А не хочешь ли заодно и меня судить, и к смерти приговорить?

Лестко и Герхо с недоумением уставились на князя — что-то странное было в его тоне. Генрих почувствовал, что ему трудно говорить, и умолк. Казимир тоже молчал, приоткрыв рот от удивления.

— Так не хочешь ли и меня судить? Я как раз собираюсь идти на Краков.

Все замерли. Казимир не пошевельнулся.