Красные щиты

— А я думаю, — сказал Генрих, — что правителю, будь он хоть кесарем Барбароссой, только кажется, что он правит. Просто вынесло его наверх течением, как в реке — бревно. Видел я из своего окна Вислу во время паводка — то одно бревно всплывет, то другое. Может, этим бревнам кажется, будто они правят водою, а на самом-то деле вода их несет. Как бы там ни было, бревно не поплывет против течения.

Виппо только вздохнул и ничего не сказал.

«Да, не поплывет бревно против течения, — думал Генрих. — Но в реке жизни есть много течений. И ежели кого подхватит течение, которое движется вспять, то вперед ему не поплыть».

— А может, человек способен по-иному направить эти течения? — сказал он вслух. — Может, в его власти изменить облик мира? Во власти одного человека?

— Про то ведает бог, — сказал Виппо и, вдруг разрыдавшись, как ребенок, припал к руке князя и начал осыпать ее поцелуями.

— Мой князь в неволе… князь в неволе… — повторял он сквозь слезы.

— Глуп ты, Виппо, — усмехнулся Генрих. — А я уверен: люди способны повернуть течение истории, таких людей было много, будут они и впредь. Вот только я не знал, как за это взяться.

— А стоит ли? — покачал головой Кунатт. — Как-нибудь само образуется!

— О, если бы так! — вздохнул Виппо, успокаиваясь.

Тут вошел слуга и доложил Кунатту, что к отъезду князя все готово.

Когда они проходили по двору, Генрих увидел, что люди прусского князя при свете факелов пересчитывают и складывают в кучу его красные щиты.

33

После похода здоровье князя Генриха сильно пошатнулось: он кашлял, был ко всему безразличен. Когда Казимир стал докладывать, что произошло в замке за время его отсутствия — сколько кобыл ожеребилось да кто из воинов с кем подрался, — он почти не слушал. И странным казалось ему, что человек такого ума, как Казимир, может интересоваться этими пустяками. Гертруда заметно постарела и все говорила о возвращении в Цвифальтен.

— Погоди немного, — сказал ей Генрих. — Уже недолго осталось.

Вскоре он так ослаб, что едва мог двигаться. Обычно он лежал у себя наверху, откуда из окон видна была только Висла, и никому не разрешал входить к себе. Пытался проникнуть к князю маленький Винцентий, сын Готлоба, но и его не допустили. Один Казимир изредка заходил к брату; он уже готовился вступить во владение сандомирским уделом. Наступала весна, и хоть зима в тот год выдалась теплая и бесснежная, воды в Висле было много. Приподымаясь в постели, Генрих смотрел через высокое окно на медленное, спокойное течение реки. Небо было белесое, много дней подряд держался туман, и, несмотря на тепло, привислянские луга долго не зеленели.

К вербному воскресенью князь почувствовал себя лучше; он встал спозаранок, позвал Казимира, Готлоба, еще нескольких панов и отправился к обедне. В костеле было темно. Высокие, покосившиеся деревянные колонны, черные от дыма кадильниц, упирались верхушками в искусно переплетенные стропила и перекладины — целый лес колонн, напомнивший Генриху чудесные леса на Лысой горе.

Всю страстную неделю князь каждый день долго молился в костеле, потом уходил на Вислу или в поля. В страстной четверг приехали тамплиеры из Опатова и Загостья; вечером, по обычаю ордена, в сандомирском замке был устроен пир. Рыцари держались холодно и неприязненно, Генрих не смог или же не захотел начать разговор о забвении взаимных обид. Пир прошел в мрачном молчании. В страстную пятницу Генрих долго не выходил из костела то был день, когда церковь молится за евреев.