Красные стрелы

— Ладно, Володька, успокойся. Будь мужчиной, — говорю ему, а сам креплюсь, чтобы подчиненные не заметили моей слабости. — Как же ты, растяпа, от мамы отстал?

Володька обиделся, надул губы и, осуждающе покачивая головой, ответил:

— Никакой не растяпа. Просто я прятался. Меня фрицы специально искали. Они говорили, что я сын Героя Советского Союза. Мы с дедушкой в лесу в яме прятались. Четыре месяца.

Сердце мое защемило. Что творится?! Тринадцатилетнего парнишку гитлеровцы преследовали, как преступника. Четыре месяца он находился на холоде, на дне сырой, темной ямы!

На следующий день я посадил сына в машину, идущую в Киев.

— Поезжай, сынок, домой к маме. Привет ей и Толику.

— Я на фронт хочу! Возьми меня с собой.

— Нельзя, ты еще маленький. Учиться надо, Володька. У тебя и так два года пропало.

Так мы снова расстались с сыном. Товарищи и завидовали мне и сочувствовали. Они, солдаты, знали, что такое короткая встреча и вынужденная разлука.

Я долго следил за удаляющейся машиной, пока она не скрылась за поворотом…

КРАСНЫЕ СТРЕЛЫ

1

Настал 1944 год. Войска 1-го и 2-го Украинских фронтов, продвигаясь одни на юг, а другие — на запад, создали возможность окружить в районе Корсунь-Шевченковского крупную группировку противника. А немецко-фашистское командование игнорировало эту угрозу и фанатично цеплялось за правый берег Днепра. Кое-кому там еще мерещился Киев, еще чудилась возможность отрезать и разгромить наши наступавшие в направлении к Умани соединения.

Нельзя было не использовать благоприятных обстоятельств. И 1-й Украинский повернул на восток. А затем встречным ударом армии двух фронтов разрезали оборону противника и соединились под Звенигородкой. Десять вражеских дивизий, одна бригада и несколько артиллерийских, танковых и инженерных частей оказались в «котле».

В этих боях участвовал и наш корпус. Надо сказать, бои были тяжелыми. Обстановка непрерывно менялась, часто становилась запутанной, когда враг оказывался не только впереди, но и сзади, когда не ясно было, откуда ожидать его контратаки.

Штаб корпуса не всегда успевал следить за изменяющейся обстановкой и ориентировать нас. Вот тут и пришлось основательно потрудиться бригадным разведчикам.

Хорошим организатором проявил себя Хромов. Он всегда отличался необычайной работоспособностью, за что получил у нас шутливое прозвище «пятнадцатисильный». В те же горячие дни Дмитрий Васильевич, по-моему, вообще ни разу не спал. Во всяком случае, всегда, когда я его видел, он был на ногах и сосал свою неизменную трубку-коротышку, часто потухшую.

Всегда спокойный, уравновешенный, не проявляющий и тени суеты, наш начштаба успевал делать все: проинструктировать разведчиков и изучить добытые ими сведения, держать связь с батальонами и соседями, докладывать об изменении обстановки в штаб корпуса и предлагать мне варианты действий в новых условиях. Нужно сказать, что благодаря Хромову и руководимому им коллективу штабных работников мы постоянно были в курсе фронтовых дел и ни разу ни на минуту не потеряли управления батальонами, что в тех условиях было вовсе не исключено.

А какой выдержки человек был Дмитрий Васильевич! Из разговоров с ним я знал, что в оккупации, в Шполянском районе Киевщины, осталась его семья. Он много рассказывал мне о жене и сыне, и из этого легко было понять, как он любил их и как скучал.

Долгое время бригада действовала в тридцати пяти километрах от его дома, но узнать что-либо о семье Хромова не удавалось. И вот однажды, находясь в соседней бригаде у полковника Кошелева, я встретил там одного из работников Шполянской подпольной партийной организации. Он, конечно, знал и Хромова и его жену — инструктора райкома комсомола, а в оккупации — организатора молодежной подпольной группы.

Рассказывая об этом, подпольщик вздохнул:

— Да, хорошая была женщина.

— Почему «была»?

Опять вздох и большая пауза.

— Потому что нет теперь Оксаны Карачун. Гестаповцы охотились за ней. Выяснили, у кого в деревне находится ее сын. Стали следить за домом и однажды ночью схватили Оксану, пришедшую навестить малыша. Утром на виселице в Шполе повесили мать, сына и старушку, прятавшую его…

Несколько дней я ходил под впечатлением услышанного. Дмитрию Васильевичу не решался сказать. Чувствуя свою вину, не мог смотреть ему в глаза. Но когда-то он все равно должен узнать правду. Пришлось выложить все, что услышал.

Я видел, как бледнело лицо Хромова по мере моего рассказа. Потом он закрыл его руками и долго так сидел, не проронив ни слова. Уважая его горе, мы не беспокоили майора…

Во время окружения немцев в районе Корсунь-Шевченковского и меня постигло горе. Погиб мой верный товарищ, друг и помощник подполковник Михаил Федосеевич Маляров.

Мы вместе со стрелковой дивизией полковника Пузикова атаковали населенный пункт. В самый разгар боя одна из «тридцатьчетверок» неосторожно, не рассчитав крутизны, наехала на бугор и чуть не завалилась набок. При этом у нее свалилась гусеница.

К месту происшествия поспешил начальник политотдела.

— Что думаете делать? — спрашивает Маляров у танкистов.