Красные цепи [Трилогия]

Алина терпеть не могла врать, а еще больше она не любила выполнять чужие просьбы, смысла которых не понимала. Но за последнюю неделю она поставила свой личный рекорд и в первом, и во втором, причем почти исключительно благодаря Гронскому. Алина и сама не понимала, как это у него получается, и только удивлялась себе, пока набирала телефон Эдипа и думала над тем, как уговорить того устроить ей внеплановый визит к Галачьянцу и его дочери Маше. Прежде еще нужно было убедить себя в необходимости этого мероприятия, и Алина в конце концов решила, что это нужно для пользы дела, и у Гронского наверняка есть какая-то очень важная для них обоих информация, а путь к ее получению лежал через поездку для взятия анализа крови Маши Галачьянц.

Эдип, выслушав сбивчиво высказанную просьбу Алины, из словоохотливого болтуна вдруг сделался угрюмым, скользким и неуступчивым типом. Согласиться сразу по понятным причинам он не мог, а отказаться ему мешало любопытство: ведь зачем-то Алине это понадобилось? Вот этот самый вопрос «зачем?» он и задавал раз за разом, а Алина мялась и уходила как могла от ответа, которого и сама не знала.

— Ну ты же понимаешь, — нудел в трубку Эдип, — это вообще против правил. Галачьянц наш ключевой клиент, самый первый, с ним Кобот сам иногда общается напрямую, а мне лично поручил вести Машу, это большая ответственность, ну что я скажу, если он узнает? А зачем тебе?

Алина понимала, что для ее бывшего начальника единственно убедительным мотивом является личная корыстная заинтересованность. Поэтому в конце концов она выдавила:

— Эдик, я скажу, только ты никому, ладно? Ну, в общем, ты же знаешь, что у меня папа бизнесом занимается?

— Ну вроде. Вином торгует, да?

— Точно. Короче, у него пара кредитов зависла в банках Галачьянца, и никакими путями о реструктуризации долга ему договориться не удалось. Их надо гасить до конца года, а ему деньги из оборотки не вытащить, потому что тогда торговать будет нечем. И личного выхода на Галачьянца у него нет. Ну вот я и подумала: если я сама смогу с ним познакомиться, в качестве врача дочери… сам знаешь, другая степень доверия, отношений… вдруг удастся на его уровне договориться. Понимаешь?

Эдип некоторое время переваривал услышанное.

— Понимаю, — сказал он.

— Ну вот такая история. Буду очень благодарна тебе за помощь. А Коботу совершенно необязательно что-то говорить: я просто съезжу один раз, познакомлюсь, и все, а дальше ты уже снова по графику будешь работать, Ильич ничего и не узнает. В конце концов, он же не знает, что ты мне рассказывал про то, как деньги на «Данко» из России пришли, а не из Швейцарии, и про то, как у него вор в законе лечился, — добавила Алина к вранью еще и мягкий шантаж.

— Черт с тобой, — буркнул Эдип. — Жди, перезвоню через минуту.

Он перезвонил через четверть часа, когда Алина уже начала немного беспокоиться.

— Значит, так, — сказал он. — Я договорился. Завтра тебя ждут. Возьми с собой документы обязательно, у него там пропускная система, как на режимном предприятии. Записывай его личный телефон, телефон секретаря и адрес…

Алина быстро записала все, что недовольным голосом надиктовал ей Эдип, и рассыпалась в благодарностях.

— Не за что, — мрачно сказал тот. — Будешь должна.

И повесил трубку.

* * *

Известно, что Петербург построен на болоте. Хотя сказать «построен» было бы неверно: плоскую каменную плиту города просто уронили в болотную грязь, поверх подземных проток, черных ручьев и молчаливых трясин в устье холодной северной реки. Камень постепенно погружался в топь, растворялся среди ядовитых туманов и вечного дождя, но город рос быстрее, чем болото успевало утягивать его в свои недра. Плита становилась все толще, шире, сдавливая под собой вековое болото, заброшенные капища, дремучие легенды и мелкую нечистую силу. Реки и речки стиснулись холодным камнем набережных, многочисленные острова и островки соединились паутиной мостов, и древние обитатели этих мест, задыхающиеся под тяжелым могильником города, напоминали о себе лишь наводящим тоску дыханием туманов, кошмарными снами да архитектурой домов, которые рано или поздно приобретали их унылые образы и подобия.