Красные цепи [Трилогия]

Татка орала не умолкая: то протяжно выла, то издавала резкое, отрывистое мяуканье, то принималась утробно рычать, так что, когда он добрался до остановки на Передовиков, она уже почти выбилась из сил и только хрипло стонала, и стоны эти походили не на голос животного, а на человеческий плач.

– Кровь, – повторил Рома.

Из мешка раздалось тоскливое, сиплое завывание: голос живого существа, чувствующего приближение смерти. Даниилу захотелось оказаться где-нибудь подальше отсюда, там, где тепло, тихо, светло, безопасно, – но знал, что такого места для него больше нет. Он с ужасом взглянул в глаза друга: они были серыми, как оловянные ложки, пустыми и мертвыми.

Тяжело загудел, зашуршал шинами, подъезжая, автобус; протяжно вздохнул, останавливаясь, и со скрежетом распахнул двери.

– Пацаны, Жека подъехал, заходим!

За окном автобуса в желтоватом свете полупустого салона Женя яростно махал им рукой; глаза у него были выпученными и круглыми, и он походил то ли на глубоководную рыбу в стеклянном, грязноватом аквариуме, то ли на филина, таращащегося из-за прозрачной стенки вольера. Толкаясь плечами, забрались в автобус. Мешок на плече Ромы болтался и дергался, и Даниил инстинктивно придержал его, отводя от жесткого поручня.

Там же кошка. Живая. Чтобы не ударилась.

Глаза защипало.

Ехали молча. Разговаривать не хотелось. Немногочисленные пассажиры были похожи на серые манекены: неподвижно сидели с прямыми спинами и слегка покачивались, когда автобус потряхивало на неровной дороге; казалось, что, случись на пути крутой поворот, они со стуком попадают на заплеванный пол в проходе между сиденьями. На кошачьи вопли никто не обернулся.

Даниил посмотрел на друзей. Макс сидел отвернувшись к окну; Женя взглянул на мешок, чуть прищурился и улыбнулся, ощерив крупные желтоватые зубы.

Снова заплакала кошка. Даниил захотел было протянуть руку и погладить ее сквозь намокшую ткань, но поймал на себе взгляд Ромы и поспешил отвернуться. Вместо мыслей в голове была какая-то пестрая мешанина, как будто кто-то порвал в клочья десяток цветных детских книжек и разбросал обрывки; из этого хаоса, откуда-то из глубокого детства вдруг всплыло:

«– Кисонька-мурысенька, ты где была?

– На мельнице!»

Сколько ему было, когда мама читала перед сном эти потешки из детской книжки? Три, может, четыре года? И вот сейчас память вытащила это откуда-то из потаенных своих закромов, как бывает, говорят, перед смертью, словно не кошке, а ему, Даниилу, предстояло сегодня окончательно умереть на дне темной, глубокой ямы.

«– Кисонька-мурысенька, что там делала?

– Муку молола!»

Сквозь толстое черное сукно торчали едва заметно светлые кончики острых когтей. Мешок вновь задергался с хриплым мяуканьем.

Стылая морось превратилась в крупный ледяной дождь. Вместе с тяжелыми каплями с невидимого во мраке неба летели острые градины и слипшиеся от влаги снежные хлопья. Лаз под железным забором окаменел: ночные заморозки закалили песок, и жесткие комья больно впивались в бока, ладони и спину. Даниил прополз первым; за ним протиснулся Рома и резким рывком выдернул за собой черный мешок. Раздался отчаянный вопль страха и боли.

– Осторожнее! – не выдержал Даниил.

– Ей уже все равно недолго осталось, – спокойно ответил Волк.

Это было похоже на страшный сон, вроде того, где Даниил ехал на поезде, автомобиле, а потом падал и падал в чудовищную тьму древнего капища: нельзя ничего сделать, невозможно проснуться, и остается только ждать, когда все закончится. Он подумал о времени: всего полчаса, даже меньше, и он отсюда уйдет. Нужно перетерпеть. Потому что альтернатива все равно страшнее.

Лютый ветер с моря хозяйничал под одеждой, как холодные жадные пальцы насильника. Странно, но в яме было теплее; может быть, оттого, что каменные стены и купол защищали от крепнущего урагана, но затхлый воздух казался согретым испарениями большого смрадного тела.

Лампа светила голубоватым, будто гнилушка. На каменной полке под серебряным надкушенным яблоком мерцал портал в другой мир, из которого им навстречу выдвинулась Она, Мамочка, во всем своем пышном, каменном, мертвом величии.

Маски сели на них как влитые.

– Я, Волк!

– Я, Лис!

– Я, Филин!

– Я, Медведь!

Мешок на жертвенном камне завыл, задвигался и начал сползать. Волк чуть шагнул вперед и прижал ткань ногой.

«– Кисонька-мурысенька, что из муки пекла?

– Прянички!»

Гулко заухал Филин. Медведь ударил большими сильными лапами, выбивая подземные ритмы.

– Слава тебе, о Великая Мать!

Над головой под яростным порывом ветра захлопал пластик, как гигантские крылья. Металлические штыри, удерживающие низкий купол, согнулись и загудели.

– Дай нам тебя за жопу обнять!

Лис уставился хищными блестящими глазками на извивающуюся, подвывающую от ужаса жертву, а Даниил почувствовал, как стекла очков, упирающиеся в прорези маски, прижимаются к глазам и намокают соленым и мутным.

– К сиськам твоим дружно мы припадем!