Красные цепи [Трилогия]

Школа была пустынной и словно вымершей, как будто смерть, коснувшаяся ее ледяными губами две недели назад, отравила здесь все своим тлетворным дыханием. Налетевшая на город буря оставила дома школьников младших классов; весь четвертый этаж опустел, не слышно было ни детских криков, ни смеха, ни топота, ни голосов, и только душераздирающе громкие звонки отдавались эхом в безжизненных коридорах. Учителей по-прежнему не хватало; впрочем, поубавилось и учеников: кто-то остался дома из-за погоды, кто-то просто перестал в последнее время ходить на занятия, и неприятная тишина наваливалась гулким грузом и во время уроков, и на переменах. В классах и вестибюлях повисло уныние, тусклое, как мертвенно-серый свет дня за окном. Директриса, посчитав, видимо, что отдала достаточное количество сил своей школе во время последнего кризиса, снова ушла на больничный; дело это было привычное, и в иное время Светлана Николаевна Крупская бывала даже довольна ее отсутствием, когда никто не мешал управлять, судить и рядить по своему усмотрению, но сейчас ей не хотелось ни воспитывать, ни учить. Она сидела нахохлившись в своем маленьком кабинете у входа на четвертый этаж и напоминала сама себе забытую всеми сову, угнездившуюся в темном углу под потолком заброшенного и холодного склепа.

Новости о зловредном историке тоже не принесли ей отрады. Конечно, она прочитала репортаж о таинственном ночном нападении, знала, что он лежит сейчас в госпитале с разбитой головой и сотрясением мозга, но логически объяснить себе это событие не могла. Что-то явно не состыковывалось: если по черепу приблудившемуся в ее школу маньяку надавала его сожительница, то при чем тут другие два пострадавших? Если это дело рук не Карины, то неясно, как она отреагировала на письмо и прочла ли его вовсе, а если прочла, то когда ожидать результата? От этих мыслей и без того тяжелая голова болела и пухла, а настроение портилось. Чего теперь ждать? И что делать? Обратиться все же в полицию или еще немного повременить?

Все запуталось, как дурацкий ребус, составленный с грамматическими ошибками, а потому не имеющий никакого решения.

Светлана Николаевна постаралась сосредоточиться на подготовке к уроку в десятом классе. Тема была одной из любимых: роман Гончарова «Обломов», говорить о котором она могла долго и вдохновенно, порицая коммерческую, рациональную бездуховность Штольца и мягкими, деликатными штрихами обрисовывая бережно сохраненное «золото души» Ильи Ильича.

Но сегодня любимое произведение ее необъяснимо раздражало, будто пришедший с моря штормовой ветер вместе с рекламными вывесками, мелким хламом с балконов и последними листьями циничным и холодным своим дуновением сорвал покровы очарования с великого романа русского классика. Ну что за «золото души» такое, скажите на милость? Взрослый, половозрелый мужик, который только лежит и разглагольствует о прекрасном, не в силах даже обновить себе домашний халат, ничего не делает, позволяет перевозить себя из квартиры в квартиру, как старый матрас, обманывать, обворовывать, от безделья потрахивает толстую домохозяйку с поэтичным именем Агафья, а потом бесславно околевает от инсульта. А остальные? Тоже как на подбор: содержанка, вор, дура, пьяница, нищий. Крупской внезапно стала противна сама мысль рассказывать про «Обломова» так, как делала это раньше, и она поняла, что ей опротивел не только роман Гончарова, а и русская литература вообще с ее рефлексией, нытьем и вечной тоской от неумения занять себя чем-то хоть в малой степени важным.

Она с силой захлопнула книгу, выбив пыль из старых страниц, закрыла тетрадь, отложила в сторону ручку и откинулась на спинку кресла. Делать решительно ничего не хотелось. Крупская мрачно посмотрела в окно: деревья в тесном дворе гнулись от ветра, и ветки их были черными с белым от налипшего с одной стороны снега. С низкого неба летело вниз все подряд, как будто кто-то там, наверху, опорожнил помойный бак с протухшим дождем, испорченным снегом и остатками прошлогоднего града.

Нет, так не пойдет. Нужно как-то встряхнуться. Светлана Николаевна мотнула гривой светлых волос, заколола их «крабиком», встала, одернула блузку и вышла из кабинета. До конца четвертого урока оставалось еще минут двадцать, а значит, есть время спокойно выпить чашку кофе в столовой, без необходимости созерцать, как десятки неаккуратных подростков пережевывают комплексные обеды.

Она прошла по безлюдному коридору и стала медленно спускаться по широкой лестнице. На стене площадки между первым и вторым этажом все еще висел портрет Иры Глотовой в траурной рамке; свечи, цветы и нелепого игрушечного медведя убрали по ее настоянию, чтобы не разводить грязь, но фотографию решили оставить до исхода сорока дней. Крупская приостановилась и посмотрела на мертвую девочку, улыбавшуюся ей с портрета. «Какие все-таки пустые глаза у нее, – подумала Светлана Николаевна. – Дурой была покойница, прости господи».

– Добрый день, – прозвучал рядом девичий голос.