Красные цепи [Трилогия]

– «Всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет; и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит. И если сатана сатану изгоняет, то он разделился сам с собой: как же устоит царство его?»[30]

– Что он несет? – прошипела Терция.

– Херню всякую, как обычно, – злобно отозвалась Стефания.

Аркадий Леонидович покачал головой.

– Вам пора возвращаться туда, откуда пришли, дамы. Прощайте.

И вышел из кухни.

– Импотент! – понеслось ему вслед.

– Неудачник поганый!

– Слабак!

– Чтоб ты сдох!

Аркадий Леонидович вошел в комнату, лег на диван, проснулся и открыл глаза.

За окном бушевало ненастье. Он протянул руку, взял телефон, посмотрел на экран: 20.57. Интересно, какого дня? Сколько он спал: два часа или, может быть, сутки?

В дверь постучали. Он вздрогнул и прислушался. Стук повторился: вначале отрывистый, осторожный, а потом все сильнее, пока входная дверь не затряслась от частых и сильных ударов.

– Ну, это уж слишком, – пробормотал он, вставая.

Открыл шкаф, достал из злополучной сумки с молотком, маской и скотчем мешочек с освященной травой и воском и надел на шею. За дверью кто-то продолжал отчаянно барабанить.

– Иду, иду! – крикнул он.

Стук стих.

Проходя мимо кухни, бросил быстрый взгляд в темноту: ничего, пусто, тихо, только чуть сдвинуты табуретки и витает слабый, но отчетливый запах гари и гнили – может быть, из-за испортившегося мяса. Аркадий Леонидович подошел к двери и прислушался. В тишине кто-то отчетливо шмыгнул носом. Он повернул ручку замка и удивленно воззрился на гостя: в темноте перед ним стоял Даниил Трок, весь облепленный снегом, который уже начал таять, и капли влаги дрожали на шерстяной шапке, шарфе, куртке и на мокрых стеклах очков. Даниил снова шмыгнул курносым носом, втягивая морозные сопли, шаркнул ногой и сказал:

– Добрый вечер.

Глава 19

«Сбор на Предпортовой, 11, в 22.00. Явка обязательна!»

Сообщение от Ромы пришло в восемь часов вечера. Даниил отвернулся от монитора и посмотрел за окно.

Там, в снежных вихрях, наступал конец света. Даниил вспоминал, что в мифологии какого-то северного народа Апокалипсис представлялся именно так: не гибель всего сущего в бушующем пламени, а постепенное, тихое умирание под бесконечным, усыпляющим снегопадом. Город как будто накрыл белым пологом какой-то дьявольский фокусник, бормочущий там, над тучами, слова заклинания; а потом он сдернет завесу – и под ней останется лишь пустота, голый берег серого моря, песчаные отмели, лес, как тысячи лет назад.

В «единице» после трагической смерти завуча занятия были официально отменены: не осталось ни тех, кто мог бы учить, ни тех, кто хотел бы учиться. Ходили слухи, что школу расформируют, а учащихся перераспределят по другим учебным заведениям. В другое время Даниил бы, наверное, радовался таким неожиданным каникулам, но не сейчас, потому что сидеть дома было еще тоскливее. Отец больше не ходил на работу и не засиживался допоздна с мамой в гостиной, проводя напряженные совещания и пытаясь справиться с навалившимися трудностями: похоже, что все его проблемы действительно кончились, как того и пожелал Даниил, вот только радостно от этого никому не было. Папа целыми днями бесцельно слонялся по дому, как пойманный в клетку лев, еще не смирившийся с неволей, но уже ощущающий собственную обреченность. Он то пропадал в спортзале, то молча сидел перед шахматной доской – не играл, не трогал фигуры, просто глядел на черно-белые клетки невидящим взглядом, а в последние пару дней даже стал смотреть телевизор, чего раньше за ним не водилось. Мама следовала за ним, как тень, бросая тревожные взгляды, словно в любой момент готовая отобрать у него бритву, заряженное ружье или самодельную петлю. Если и раньше Даниил не мог заставить себя подойти к родителям со своими проблемами, то теперь это казалось уже совсем неуместным. Вообще ему нравилось быть дома, он любил свою комнату, но с недавних пор отсюда ушло главное: ощущение защищенности, стабильности и покоя, поэтому Даниил чувствовал себя каким-то затворником поневоле. Даже на улицу было не выйти: сильный ветер и снегопад исключали возможность прогулок, да и идти стало, по сути, некуда. Более того, неизбежность того, что рано или поздно выйти из дома придется, пугала до тошноты. Даниил пытался не думать об этом, говорил себе, что до следующей пятницы еще есть время, что за четыре – три, два – дня все может перемениться: может быть, проклятую яму в земле наконец-таки закопают, или обнесут новым забором, таким, через который будет уже не пробраться, или произойдет нечто такое, что освободит их от необходимости выполнять требования того непостижимого и ужасного, что они так неосторожно вызвали к жизни. И кое-что действительно изменилось, правда, не в лучшую сторону.