Красные валеты. Как воспитывали чемпионов

Якорями схватывают лодку багряные лозы. Опускаюсь на мешки. Рогожка холодновата под спиной, но тут же теплеет. Подставляю себя солнцу. Красно, чисто оно за моими вéками. Суконная гимнастёрка натепляется почти мгновенно…

Поскрёбывают по бортам ветки. Реже облака: чище, зазывнее простор небес. Та самая синь с белыми кораблями…

Лодка начинает пахнуть смолой. Жмурюсь на солнце. Наощупь нахожу фуражку. Кладу на скамью, пусть подсушится.

Яростно напирает день. Полон солнцем, дышу солнцем. Сколько же солнца!

Белый клок облака заслоняет солнце и тенью скользит по воде.

Закрываю глаза. Теряю время. Чудесно его растворение себя со всеми другими жизнями. Отдаюсь ему.

«…дай разумение понять свет…»

Во мне лишь прочно одно. Это «одно» крепнет с первых лет осознания себя: я никогда и ни у кого не попрошу пощады. Тот «хват-подполковник» в мягком вагоне угадал мою суть…

Ненавижу смирение: неохватно-вековые исследования о благодетельности смирения, седую благообразную мудрость апостолов, их портретную, могильную тяжесть.

Ненавижу подавление и удушение себя, и вериги чужих желаний…

Ненавижу выведения пород людей. Ненавижу это презрение новой породы ко всему вне догм, её гордость своим неведением и невежеством.

Ненавижу великую вдохновенность доносительств, обращение народа в доносителя.

Я чувствую навязанность жизней, однако, что, откуда, пока понять не в состоянии…

Солнце зависает в открытую — ни облачка. Уплыли мои эскадры. Однако и в помине нет того зноя, который, опередив лето, распалил город и степь каких-то десять дней назад.

Журчит, отступая вода; топит ветки кустов, деревá, тянет за собой, разглаживая пряди трав.

Наступают новые дни, вовсе непохожие, такие я не переживал. И никто, никогда не отлучит меня от них, не заслонит их, ибо они сулят прекрасное. Нет такой силы.

Пророки, авторитеты гениев — всё это слишком часто служило злу и слишком часто лишало нас воли. Не пытайся соединить много правд. Правды враждуют. Будь своей правдой. Складывай эту правду. Только так ты обретёшь себя.

Я окончательно стряхиваю с себя пакость ночной трусости.

Жибо стрев динпис гра!

Мне чудится, что я саженными шагами меряю землю. И грудь моя открыта для всех ударов и невзгод. Но я так крепок — шаги мои не становятся короче. Мне кажется, ничто не способно сбить меня с ног. И я шагаю, не прячась…

* * *

Много лет спустя, более полувека, я узнал историю последнего акта борьбы ирландцев за свободу своей страны.

«Хаммар Хоутэл», — я дал клятву побывать у этой гостиницы или того, что ею было. Я должен был увидеть место, где пал Катал Бругга. Я хотел склонить голову и прошептать его имя. Я поклялся: «Я это обязательно сделаю. Жибо стрев динпис гра!»

Я не сдержал слова и не побывал у той гостиницы. Слишком страшные события поразили мою Родину…

Тем более важно досказать историю о Бругге, Де Валера и тысячах других борцов за свободу Ирландии. Теперь в общих чертах она известна мне…

В январе 1919 года революционные силы Ирландии провозгласили независимость страны, возникли местное самоуправление, национальный парламент (Дойл), республиканское правительство, революционная Ирландская республиканская армия (ИРА). Даже британская пресса сквозь зубы отмечала успехи новой власти…

Не удалось сломить ирландцев и особым карательным отрядам — «Вспомогательный» и «Чернопегие», подвергнувших их беспощадными и едва ли не повальным избиениям и убийствам. Да и Лондон не дремал, «достойную» деловитость развил любимец английского народа Уинстон Черчилль. При его деятельном участии и народился кровавый план создания самостоятельного Ольстера — насильственного присвоения части Ирландии. У врагов Ирландии в колоде разных средств по укрощению колониальных народов завёлся тогда крепкий козырь.

Первым шагом к будущему побоищу оказался закон 1920 года об образовании сепаратного парламента в Ольстере. Закон разделял страну на две неравные части без какого-либо географического или этнического обоснования. Дабы надёжнее закрепиться в Ирландии, английские колонизаторы огнём и мечом изгоняли из Ольстера коренное население — ирландцев, и быстро заселяли его колонистами-протестантами — англичанами и шотландцами. Католики-ирландцы вдруг обнаружили, что на своей родной земле они в заметном меньшинстве. Когда вопрос о положении в столице Ольстера Белфасте обсуждался в английском парламенте и свидетель рассказывал о том, как погромщики загоняли католиков в канал, не давая им выбраться оттуда, один из депутатов крикнул: “Лучшее для них место!”[65]

Именем короля Англии!