Красные волки, красные гуси (сборник)

Отдернул ситцевую занавеску. Дождь припустил уже всерьез: под окном расползлись лужи, в них вскипали бесцветные пузыри. Он вздохнул: как-то в голову не приходило, что придется проживать такие вот бесконечные вечера, когда под потолком горит тусклая одинокая лампочка и крыльцо блестит, отражая мутное небо, и с деревьев сыплется вода вперемешку с каким-то мелким сором. И нечем себя занять, и смех берет при виде подшивки «Огоньков» за тысяча девятьсот семьдесят пятый год, и гложет неясная тоска, и человек, вырванный из привычного окружения, становится всего лишь физическим телом, заполняющим незначительную часть окружающего пространства.

– Да что ты все ходишь? – спросила Светка. Сама она пристроилась в старом кресле-качалке и, прикусив язык, словно старательная школьница, вывязывала на спицах какой-то пестрый квадратик.

– Натуральное хозяйство? – удивился он.

– Васильевна научила. – Она отставила руку, удовлетворенно рассматривая результаты своего труда. – Ты знаешь, оказывается, это совсем нетрудно.

Равнодушное пространство за окном вдруг показалось пугающим, и он вновь задернул занавеску. Сумерки стремительно густели, насыщаясь водой, и казалось, он различает во тьме шепот.

Почему-то было не по себе.

Подошел к Светке и, встав за креслом, обнял за плечи. И опять почувствовал: что-то не то – вместо того чтобы привычно прильнуть, тело напряглось под ладонями.

– Там кто-то есть, – тихо сказала она. И в очередной раз подивился ее чуткости – казалось, она способна была улавливать даже те события, которых еще не было: словно они плыли ей навстречу и волны от них, точно круги на воде, мягко обтекали ее.

– Тебе… – Больше он ничего не сказал, потому что доски крыльца мягко скрипнули. Обернулась к нему, лицо мягко мерцало в полумраке комнаты.

– Может, Фил? Он тут все просился в преферанс поиграть…

– А кто еще? Сама знаешь, в какую рань они все ложатся спать.

Кто-то топтался на крыльце, не решаясь войти.

Рывком распахнул двери. Яркий четырехугольник упал на мокрые доски и запрыгал по ступенькам вниз – туда, где четкая граница света и тени расползалась, дробилась во множестве выбоин, наполненных водой.

Светка отложила вязание и тоже вышла на крыльцо.

– Сережа, – шепотом сказала она, – погляди.

К сырой бревенчатой стене дома жалась крохотная фигурка.

– Эй, – тихонько сказал он, – ты чья?

Девочка отделилась от стены. Теперь, когда она вступила в полосу света, он понял, что она старше, чем казалась вначале: лет десяти. Худенькая, хрупкая, почти прозрачная. В русых прямых волосах сверкала и переливалась водяная пыль.

– Ну, заходи, – и отступил, освобождая проход, – не бойся.

Девочка молча скользнула в дом. Платье – такое мокрое, что даже не понять, какого цвета, – облепило тощую фигурку. Он поймал удивленный взгляд Светки, молча пожал плечами.

– Ты чья? – повторил. Девочка смотрела на него прозрачными, почти бессмысленными глазами.

– Да оставь ты ее, – недовольно сказала Светка, – погляди, она ж вся мокрая. Ей же холодно!

И уже девочке:

– Снимай скорее.

Та, отвернувшись, покорно стянула через голову бесформенную потемневшую ткань и оказалась в полотняных трусиках. Спина у нее была совсем незагорелая, с выступающими лопатками и острыми позвонками.

Светка отобрала у нее мокрый комок материи и, сняв с крюка его любимую купальную простыню, набросила на девочку. Закутала, начала растирать.

– Ты не очень-то, – заметил, – ее наверняка мать ищет.

Обернулся к девочке:

– Где твоя мама?

Та поглядела на него пустыми глазами. Он вздохнул.

– Какая-то она… Может, дурочка местная?

– Ты ее раньше видел?

– Нет. Но в деревне всегда есть своя дурочка.

– Брось. – Она покачала головой. – Мы тут всех знаем.

– Может, дачники?

– Думаешь кто-то еще приехал? Вечером?

Он опять вышел на крыльцо. Дождь шлепал по лужам, как тысячи жаб – вокруг стоял неумолчный шорох, но никаких посторонних звуков больше не было. Ни урчания мотора, ни хлопанья дверей, ни голосов. И темно было вокруг, словно до начала времен, – не светилось ни одно окно, черная листва под ударами водяных плетей слабо шевелилась на фоне черного неба.

Вернулся, в ответ на вопросительный взгляд Светки покачал головой.

– Никого.

Та обеспокоенно поглядела на девочку.

– Может… пройдешь по деревне?

– Толку-то? Если родители хоть что-нибудь соображают, сами нас найдут.

– А может, у нее нет родителей?

– Ну, кто-то же должен быть.

– Может, из Рождественского? Убежала из дому?

Пожал плечами.

– Может, и так. Не выгонять же – пусть переночует. А я завтра туда съезжу. С утра и поеду. Там родители небось с ума сходят. И почему она, черт возьми, все время молчит?

И вновь обратился к девочке:

– Послушай, ты говорить умеешь? Ты ведь в Рождественском живешь, да?

Зрачки у нее были расширены, и оттого бесцветные глаза казались почти черными. Она неотрывно глядела на него, по бледному лицу прошла тень улыбки.

– Папа, – сказала она. Он сел на стул.

– Ну вот, – вздохнул, – приехали.

* * *