Красные ворота

— Что ж еще в ресторане? — с фальшивым смешком спросил он. — Не понимаю вас, Наташа.

Она ничего не ответила и протянула руку. Коншин подержал ее в своей, но поцеловать не решился.

— Когда вернутся в Москву ваши родители? — неожиданно спросила она.

— Наверно, стройка через полгода окончится. Почему вы заинтересовались?

— Так… По-моему, вам еще рано жить самостоятельно. Ну, до свиданья, — Наташа вошла в лифт, вот и вся встреча…

Он постоял еще немного в подъезде, докуривая и стараясь разобраться — почему так нескладно получается с Наташей? Ведь прошлым летом была незабываемая поездка за город на чью-то дачу, где бродили они полночи по лесу, целовались и где, казалось, было все возможно… На другой день Коншину нужно было в Москву сдавать работу, на утренний поезд он не поспел, а следующий шел только вечером, о чем его никто не предупредил, и он рвал и метал, упрекая всех, что он останется теперь без получки. Наташа глядела на него тогда странным, похолодевшим взглядом, а он не понимал, как бестактно себя ведет — ведь это были их первые поцелуи и какая к черту получка могла его волновать… Вот с тех пор Наташа с ним другая, какая-то далекая и отчужденная. И почти при каждой встрече разговоры о «мутной водичке», в которой он будто бы барахтается, а какие это «барахтанья»? Просто в день выплаты гонорара отправлялся он вместе с другими художниками в ресторан поесть горячего, ну и немного выпить, но «выходы» эти были без девиц, в сугубо мужской компании. Но сегодня-то пришлось соврать.

Выйдя из парадного, он медленно побрел домой… По дороге вспомнились последние Наташины слова, что ему рано еще жить самостоятельно, и он подумал, верно она сказала, если бы он умел «жить», то ему вполне могло хватить тех, правда, от случая к случаю, заработков к стипендии и пенсии, но он привык на войне жить часом и продолжал жить так же, не очень думая и заботясь о завтрашнем дне. Да и деньги, кажущиеся по довоенным представлениям большими, для нынешних цен, увы, такими не были и мгновенно исчезали из карманов, ведь даже обычный обед в коммерческом ресторане влетал в сотню, а когда этих сотен получалось в получку всего пять-шесть, то неудивительно, испарялись они быстро.

Пройдя Колхозную и свернув на 2-ю Мещанскую, он окинул взглядом строящийся большой дом. Строили его пленные немцы. Днем он видел их — обыкновенные рабочие мужики, работавшие споро и вроде в охотку, и как-то странно было представить, что и он стрелял в этих людей, и они в него…

3

Вернувшись с работы, увидела Настя: валяется Женька на диване, укрывшись с головой старым стеганым одеялом, и не шелохнулась даже, когда окликнули ее.

— Ты где ночь пропадала? — уже громче спросила Настя и сдернула одеяло.

Женька приоткрыла глаза, зевнула и сонно пробормотала:

— У Лидки я ночевала… А что, нельзя?

— А почему на занятия не пошла?

— Праздник же, Настя, отмена карточек, — растянула Женька в улыбке рот.

— Праздник-то праздник, но пропускать занятия нечего… Всего сотня у нас в доме, по новым деньгам десятка, не дотянем до получки.

— Займем где-нибудь, — беспечно проворковала Женька. — Теперь же жизнь хорошая пойдет, как до войны. Верно же?

— Не знаю, не знаю, — вздохнула Настя. — Дороги пока продукты по нашим-то деньгам, очень дороги.

— Так я слыхала, снижать обещались… Настя, а я сегодня колбасу ела! И булку белую! Вкуснота! — она потянулась, зевнула опять и стала одеваться.

Отец с работы, а работал он в типографии, приходил поздно, и они сели обедать без него.

Комната у них большая, метров двадцать пять, но заставлена плотно. К старой, еще дореволюционной мебели придвинут трофейный сервант с поблескивающим через стекла сервизом и рюмками, на грубо сколоченной тумбочке возвышался бронзовый рыцарь в латах, с копьем и на коне. Это все Петр привез после войны, когда на побывку приезжал.

За обедом рассказала Настя, что приходил к ним в медпункт какой-то странный художник, просил к нему прийти, рисовать ее хочет.

— Ну а ты? — живо, с интересом перебила Женька.

— Что — я? Не нужно мне это.

— Вот и зря! Познакомилась бы. Художники, они хорошо зарабатывают. Да и вообще пора тебе о жизни подумать, а то в старых девах так и останешься.

— Прекрати, — повысила голос Настя. — Мала еще уму-разуму учить.

— Я не мала. Я, может, больше твоего в жизни понимаю. Я так, как вы, жить не собираюсь.

— А как мы живем?

— Скучно живете. Один Петр из нас чего-то в жизни повидал, а мы… — махнула она рукой.

— Мы честно живем. Понимаешь — честно.

— А что толку! — хихикнула она. — С хлеба на воду перебиваемся.

— Так война же была, все так жили.

— Ну да, все! Видала, какие очереди в сберкассы? Значит, есть что менять. Это у тебя сотня, а у других небось тысячи!

— Нечестные тысячи-то, — покачала головой Настя.

— А в магазинах не спрашивают какие… — Она поднялась. — Я пройдусь, Настя?

— Заниматься надо, раз прогуляла.

— Охота по магазинам пошляться, что чего стоит теперь. Интересно же. Ну, отпусти, Настя, — начала она канючить.

Настя нехотя разрешила, и Женька, мигом одевшись, упорхнула.