Красные ворота

— Да, жалко, конечно, этих пленных, но жалость эта и ненависть к немцам пробуждает. Смешалось у вас все, мне трудно разобраться и объяснить, но вот чувством каким-то понимаю я, что-то плохое есть в ваших картинах, не могу их принять с легкой душой.

— С легкой и не нужно… Но вы говорите, говорите.

— Ничего больше сказать не могу, не очень-то в этом разбираюсь…

— Разбираетесь, Настя, мне ваши суждения интересней, пожалуй, всяких других… Ну-с, передохнем?

За кофе продолжили они разговор. Марк что-то про Петра спросил, она опять насторожилась, но ответила. Марк задумался ненадолго, потом протянул:

— Значит, Петр в семье вашей в героях ходил…

— Да уж все превозносили. Михаил, правда, его недолюбливает, завидует, может, а отец, мать и мы, сестры… Когда с Халхин-Гола с первым орденом приехал, так мы вокруг него суетились, пылинки сдували. Ну и, конечно, в сорок пятом после Победы… У него же ордена важные — Красного Знамени, Суворова, а «звездочек»-то не то три, не то четыре…

— Мда… — промычал, а потом спросил холодно: — А не задумывались, как ордена эти получались?

— Уверена — честно. Петр перед начальством юлить не любил. Он четырежды ранен был. Вот боюсь, как бы инвалидность ему в госпитале не определили, тогда уволят же из армии. Навещала я его недавно. Смурной лежит, мрачный…

— Еще бы, — усмехнулся Марк. — Таким, как он, без чинов не жить.

— Не в чинах дело, военный он до мозга костей… Да откуда вам знать, какой он?

— Сами рассказали, да и знал я таких, — бросил он небрежно.

Настя повернулась к нему и долго смотрела, стараясь заглянуть ему в глаза, но он прятал их за дымком папиросы, которую смолил усиленно, не вынимая изо рта. Настя вздохнула трудно:

— Чую я, чую, знали вы Петра и было что-то промеж вас…

— Не фантазируйте, миледи, — перешел он опять на свой иронично-снисходительный тон. — Пустое это, пустое…

— Не пустое, — убежденно сказала Настя.

— Ладно, — отмахнулся он, — вы лучше расскажите, что ваша сестрица бойкая поделывает.

— А кто пришел к вам тогда? Женька с ним еще поздоровалась. Друг?.

— Друзей у меня нет, Настя. А заходил приятель один, начинающий художник.

— Откуда же знакомы они, не знаете?

— Нет.

Сказал «нет», а Насте показалось, знает он что-то, да говорить не хочет. Женьку по дороге спросила, но та лишь одно — знакомы, и все, а где познакомились, когда, ни звука. Но шла домой что-то грустная, не болтала и глупостей не отмачивала. И дома тихая была несколько дней, задумчивая. Фанфаронства у девчонки хоть отбавляй, а опыта-то никакого, хорошего человека от подлеца не отличит, вот и нарвется. Чтоб от тревожных мыслей о Женьке отойти, спросила:

— А почему у вас друзей нет?

— Не знаю, — пожал он плечами. — Я человек трудный. Да и интересных людей маловато что-то стало. Помню, когда тетка жива была, сколько народа к ней замечательного заходило. Сожалею теперь, надо было писать всех… — он задумался.

— Без друзей плохо, наверно?

Марк посмотрел на нее и ничего не ответил, тогда Настя нерешительно, с неловкостью в голосе спросила:

— Женька тогда пристала к вам, да и мне неудобно, но все же, женатый вы или нет?

— Вас тоже, значит, сие интересует? Был женат, миледи, был. Но после войны мою жену, точнее, ее родителей моя биография перестала устраивать. Поняли?

— Как не понять? Только уж больно нехорошо это, — покачала она головой.

24

Ксения Николаевна, Володькина мать, давно уговаривала Коншина приходить к ним обедать, но он отнекивался: бесплатно неудобно, платить тоже, да и неизвестно сколько. Но сегодня, на воскресный обед он прийти обещался, тем более, сообщил Володька, у матери не то день рождения, не то именины, да и не видал он ее давно.

Перед его приходом Володька сказал матери:

— Надо как-то подействовать на Алексея. Он всерьез занялся халтурой, почти перестал ходить в институт.

— Почему ты называешь его работу халтурой?

— А что она? Какие-то плакатики по технике безопасности, — пренебрежительно дернул он плечом.

— Надо же чем-то зарабатывать? Кстати, Маяковский тоже занимался плакатом… Алеша один живет. Нам вдвоем легче. Я не очень-то понимаю его мать, оставить мальчика одного…

— Ну, какие мы мальчики?! Мужики уже, к тридцати подкатывает, — рассмеялся он.

— Для нас вы навсегда мальчики, — вздохнула мать.

Коншин принес к обеду две бутылки пива, на большее у него перед получкой не было, а с пустыми руками не хотелось. Ксения Николаевна упрекнула, что совсем их забыл, редко заходит. Коншин смущенно пробормотал что-то насчет работы, смущенно, потому что опасался, вдруг Володька — хотя это и непохоже на него — сказал матери про «джентльменское соглашение». Но за обедом говорили о другом. Володькина мать спросила его с улыбкой, неужто у них в институте нет хорошеньких девушек, что-то ее сыну никто не нравится.

— Тебя это очень беспокоит? — буркнул Володька.

— Не очень, но все-таки, — продолжала она улыбаться.

— Есть, и еще какие! — ответил Коншин. — Я-то, увы, вне игры, а что Володька теряется — не знаю.

— Мать вбила-таки в меня свое «порядочно, непорядочно», вот и теряюсь, — усмехнулся он.

— Выходит, я и виновата?