Красные, желтые, синие

В центре стола стоял огромный торт с семнадцатью потушенными свечами. Он был весь в кремовых волнах. Красных, жёлтых, синих. Я не отводила от него глаз: так хотелось попробовать хоть кусочек. Особенно со стороны синего крема. Ведь красный и жёлтый уже встречался мне на магазинной «Сказке». Казалось, синий крем какой-то необыкновенный, совершенно непохожий на остальные. Но после танцев все набросились на холодный лимонад и наотрез отказались от горячего чая. Поэтому торт даже не тронули, так неразрезанным и убрали в холодильник.

3

До того как устроиться работать на телефонную станцию, тётя Нора звонила к нам не часто. Всего несколько раз в год. Поздравляла с Новым годом или днями рождения, торопливо жаловалась на своё «проклятое давление», сахар в крови, вены на ногах, хвасталась «повышением» дяди Сурика, новой заграничной поездкой Артура на соревнования по фехтованию на рапирах. И всё время обещала приехать или написать подробное письмо.

С осени 1988-го у нас почти каждый день трезвонила междугородка. Тётя Нора уже не торопила позвать маму, а подолгу разговаривала с Алидой и даже со мной. Расспрашивала о положении в Баку, демонстрациях, погромах, беженцах из Армении. На этом месте мама всегда выхватывала трубку и старалась побыстрее свернуть разговор. Притворно удивлялась тёти-Нориным выдумкам, клялась, что в Баку всё как обычно, то есть тихо-мирно, и ни с того ни с сего начинала выпытывать рецепт какого-нибудь варенья. А потом весь вечер возмущалась, что я болтаю по телефону лишнее и наши разговоры наверняка подслушивают члены националистической организации «Народная армия».

Хотя эти разговоры и подслушивать не надо было: в любом бакинском дворе каждый вечер – прямо общее собрание. В нашем дворе о Карабахе[4] вообще так незаметно зашёл разговор, что я и не запомнила, кто первым его начал.

Тётя Нина, как обычно, достала из холодильника баночку инжирного варенья, дядя Рамиз, кряхтя, бухнул на общий дворовый стол огромный кипящий самовар, тётя Валида звякнула стопкой блюдец и стаканчиками-армуды[5], тётя Шушаник, жена дяди Армена, осторожно поставила хрустальное блюдечко с тонкими ломтиками лимона, тётя Фира принесла блюдо свежеиспечённых булочек, я – потемневшую серебряную сахарницу. И по всему двору привычно разнеслись ежевечерние ароматы чабреца и ванили, спокойные голоса обычных взрослых разговоров, почти синхронное прихлёбывание дяди Рамиза и дяди Армена.

А когда начали обсуждать съезд депутатов, перестройку, демонстрации в Ереване, сразу разгорелся спор из-за «карабахского вопроса». Дядя Армен из-за этого даже не ополовинил свой армуды, а дядя Рамиз забыл в очередной раз упрекнуть меня за слишком крупно наколотый сахар.

– Шесть веков подряд, со второго века до нашей эры, Карабах входил в состав Великой Армении! – подняв вверх указательный палец, торжественно начал дядя Армен.

– А раньше чей был? – отозвался дядя Рамиз. – С неба армянам на нос упал?

Дядя Армен продолжил:

– С X века все историки – арабские, немецкие, русские – писали, что главнейшие обитатели Карабаха – армяне.

– А, – раздражённо взмахнул рукой дядя Рамиз. – Так и скажи да, что, как всегда, хотите хапнуть чужую землю! Зырт[6] вам, а не Карабах!

– Во всём Ленин со Сталиным виноваты, – кое-как сдерживался дядя Армен. – Зачем в 1921 году включили Карабах в состав Азербайджана? Не знали, что там девяносто четыре процента населения – армяне?!

– Правильно сделали, умные люди были! Чох сахол[7], Ленин! – Дядя Рамиз приложил правую руку к сердцу и картинно раскланялся. – Чох сахол, Сталин!

– Это тоже умные люди написали? – взорвался дядя Армен. Он вытащил из кармана потёртую «Правду» полугодовой давности, развернул её и зачитал сообщение ТАСС: – «28 февраля 1988 года в Сумгаите (Азербайджанская ССР) группа хулиганствующих элементов спровоцировала беспорядки. Имели место случаи бесчинства и насилия…», а? Три дня людей резали-жгли, дома грабили-громили, а в газете – всего несколько строчек! Какая «группа хулиганствующих элементов», какие «беспорядки»? Почему прямо не написали «националисты», «геноцид»? Там такое творилось…

– А про то, что ваши с нашими в Кафане и Мегри[8] в 1987-м, 1988-м сделали, много написали? – отозвался дядя Рамиз. – Про них газету не сохранил, нет? Только про свой Сумгаит хочешь помнить?

Дядя Армен раздражённо отмахнулся от тёти Шушаник, испуганно шепчущей: «Бола эли[9], бола!», гневно сложил старую «Правду» и, прихватив табуретку, ушёл в свою квартиру.

– Они думали что? И Кафан-Мегри им простим, и Карабах отдадим, и ляб-ляби[10] на блюде подадим? Бараны, думали, да? – оглянувшись на папу, возмутился дядя Рамиз. И весь вечер, то и дело прерывая партию в нарды, рассуждал о «бесстрашии и мужественности азербайджанских патриотов-сумгаитцев», о своём «глубочайшем почтении и уважении к этим достойнейшим мужчинам-львам».