Красный дом

Есть шанс, что Джозеф может жить и быть счастливым. Но что, если он решит не жить? Я нежно отталкиваю ослиный нос от телефона и печатаю вопрос: «Может ли парализованный пациент попросить эвтаназию?» Ответ: «Нет». Ну, то есть попросить-то могут, но им не дадут разрешения. В то время как здоровые люди могут себя убить. Какая ирония, черт побери: у несчастного, который не может даже моргнуть одним глазом, нет такой свободы выбора.

Я глажу ослицу по лбу и спрыгиваю с забора. Я не знаю, что делать. Мне не хочется принимать это решение. Это невыносимо.

Он убил мою семью. Это влияет на меня? Не уверена. Даже если бы я хотела наказать его, я не знаю, что хуже – оставить его в живых или дать умереть.

Я знаю, что Грегори с Деллой хотят, чтобы он умер. Если я сообщу врачам, что Джозеф в сознании, он проживет много лет и на его содержание уйдут все деньги бабушки Пегги, а оставшиеся члены моей семьи никогда меня не простят.

Но я не могу допустить, чтобы находящийся в сознании человек умер от жажды и голода, когда нет никого, кто бы мог его утешить, в окружении людей, которые считают его практически куском мяса. Ведь не могу же?

Глава 17

На следующий день перед домом инвалидов стоит восемь фургонов. Пресса устроила там настоящий цирк с микрофонами. Я прячусь под капюшоном и маской, которую надела на лицо, и бегу к дверям под аккомпанемент выкриков: «Джозеф в сознании? Он знает, что натворил?»

Доктор Патель ждет меня в коридоре перед палатой Джозефа.

– Какого черта? – спрашиваю я. – Я же только вчера вам сказала. Как это дошло до журналистов?

– Мне очень жаль. Я не знаю. Информация не могла просочиться от нас. Вы говорили об этом кому-то еще?

– Нет, не говорила. Не сваливайте вину на меня.

– Мне очень жаль, – повторяет она. – Мне пришлось поделиться информацией с коллегами, чтобы провести тесты. Это взрывная новость.

– Да, я прекрасно понимаю, спасибо.

– Если он в сознании, то это нужно знать персоналу, ради самого Джозефа. Для пользы Джозефа, сохранения чувства собственного достоинства. Поэтому, если реально смотреть на вещи…

– Это все равно стало бы известно. Понятно.

Доктор Патель уходит, а я собираюсь войти в палату Джозефа, но тут ко мне подбегает мужчина, на вид ему под тридцать, и хватает меня за руку. Мне кажется, что я его не знаю, но могу и ошибаться.

– Вы пришли навестить Джозефа? – спрашивает он.

Я замираю на месте. Я все еще предпринимаю жалкие попытки сохранить анонимность, хотя чувствую, как рушатся выстроенные мной стены.

– Вы его сестра? – Я бросаю на него взгляд и вижу, что он смотрит на меня, как на какую-то знаменитость. – Маленькая девочка, которая пряталась со змеями?

– Вам нужно уходить, – говорю я. – Вам нельзя здесь находиться. А если вы журналист или собираетесь выложить какую-то чушь в Инстаграме…

Он придвигается поближе ко мне.

– Там было две машины! В ту ночь.

– Уходите!

– Вы меня слушаете? От Красного дома в ту ночь отъехали две машины.

Теперь я слушаю, забыв про свою анонимность. Я отступаю на шаг, но немного поворачиваюсь к этому мужчине.

– Что вы сказали?

– Вы слышали. Мне было всего девять лет, и я украдкой отправился на болото – проверял себя на «слабо». Дурак. Мои родители убили бы меня, если бы узнали, что я был там, так близко от места совершения убийств. Поэтому я ничего не сказал. Я не думал, что это будет иметь значение.

– Две машины отъехали от Красного дома? В какое время?

– Часов у меня не было, но поздно. Из дома доносились крики. Я испугался и знал, что нужно позвать родителей, но меня словно парализовало. Обычная машина отъехала первой, я сам собирался уйти, но тут из дома вырвались языки пламени, и я просто… остался там и смотрел. Простите. Затем уехала большая машина. Какой-то пикап.

– Почему я должна вам верить? Люди чего только не рассказывают о случившемся.

– Я не вру. Я прятался среди желтых кустов, когда мимо меня проехал второй автомобиль, потом побежал домой. Под теми кустами есть камень с вырезанным на нем именем.

– Каким именем?

Я знаю этот камень. Он там лежал в годы моего детства, но примерно пятнадцать лет назад бабушка Пегги переместила его в свой сад – тогда сильно разросся дрок и полностью его скрыл. Этот камень был поставлен в память о собаке, которая жила у мамы до моего рождения. Мама ее очень любила, ее звали Старски.

– Старски, – говорит мужчина.

Теперь я воспринимаю его серьезно.

– Джозеф уехал на обычной машине, – тихо говорю я. – А еще кто-то уехал после него?

– Да! Простите. Я был глупым испуганным ребенком. В четырнадцать лет я пошел в полицию – когда понял, что это может быть важно, но мое сообщение их не заинтересовало. Они сказали, что дело закрыто. Они сказали, что малышка… – Он прищуривается и оценивающе оглядывает меня. – Они сказали, что маленькая девочка видела, что случилось. И она заявила, что это сделал Джозеф.

– Они не должны были полагаться на слова пятилетнего ребенка.