Красный дом

Мужчина меня не слушает, но я говорю это не только для него, но и для себя. Потому что он прав. Меня записала камера, которую Джозеф установил над своими змеями. И я говорю на записи: «Джозеф убил маму и папу».

– И в любом случае Джозеф был в коме, – продолжает мужчина. – Поэтому я подумал, что это, наверное, не имеет значения, да и в полиции в любом случае были уверены, что виноват он. Я не хотел, чтобы общественность узнала, что я сделал или не сделал, поэтому и оставил это дело. Ну, я играл в игру и пытался добраться до скрытого уровня, но, конечно, не смог. Мне очень жаль.

– Вы уверены? Вы точно видели, как две машины отъезжали от Красного дома в ту ночь?

– Абсолютно уверен. А теперь я узнал, что Джозеф может быть в сознании и это… Ну, теперь это может играть гораздо бóльшую роль. Если он в сознании, я имею в виду. Я снова звонил в полицию и чуть позже пойду к ним, чтобы еще раз дать показания. Но я не знаю, что они смогут сделать спустя столько лет. Поэтому мне нужно, чтобы вы знали… Все может быть не так, как вы думаете.

* * *

Я сижу у кровати Джозефа и наблюдаю за тем, как он спит, и чувствую, что мой мир переворачивается с ног на голову. Я не знаю, верить или не верить мужчине, с которым только что говорила, – ведь масса психов считают Джозефа невиновным. Но он знал про камень. Его рассказ кажется правдоподобным.

Если была вторая машина, это значит, что в Красном доме находился кто-то еще. Почему полиция это не выяснила в то время?

Я смотрю на безучастное лицо Джозефа и пытаюсь разобраться со своими чувствами. Я любила его в детстве, до убийств, и продолжала любить его и после них, несмотря на внутренний конфликт. И бабушка Пегги любила его. Я позволяю себе задаться вопросом: может, интуиция не врала нам все эти годы? Есть шанс, что он этого не делал? Может, он даже пытался остановить убийцу и именно поэтому и оказался весь в крови?

У Джозефа двигаются глаза. Я думаю, что он просыпается. Он не может подвинуть свои глаза так, чтобы посмотреть на меня, и, конечно, не может ничего сказать. Меня ужасает одна только мысль о том, через что он, вероятно, прошел.

Я улыбаюсь ему, и меня удручает, что он не может улыбнуться мне в ответ.

– Привет, Джозеф. Ты меня слышишь? – спрашиваю я.

«Да» – он двигает глазами.

– С тобой все в порядке?

Какой глупый вопрос. Он не отвечает.

– Джозеф, мне нужно кое-что проверить. Ты помнишь что-то о том, что произошло до того, как ты попал в аварию?

Никакой реакции. Если бы у нас только был сигнал для «нет»…

– Ты все забыл? – спрашиваю я.

Он двигает глазами.

Его лицо не выражает никаких эмоций, но я могу представить, о чем он думает: «Почему ты продолжаешь меня об этом спрашивать? Что произошло в ту ночь? Что со мной сделали? Или что я сам сделал?» А у него нет никакого средства коммуникации, нет способа сказать мне, что ему нужно или что он хочет. Неудивительно, что он не хочет жить.

– На днях я… Я спрашивала тебя, хочешь ли ты умереть. Я думаю, что ты ответил «да». Но если нам удастся найти способ, с помощью которого мы сможем общаться… Ты точно хочешь умереть?

Никакой реакции.

– Ты хочешь жить дальше, по крайней мере пока?

«Да» – он двигает глазами.

Я с облегчением опускаюсь на стул. По крайней мере, он не просит нас убить его прямо сейчас.

– Хорошо, – говорю я. – Я что-нибудь придумаю. Мы найдем способ получше и сможем общаться. Должны быть какие-то специалисты по коммуникации.

Его глаза снова двигаются.

– Ты устал?

Он очень легко двигает глазами. Я касаюсь его руки и ухожу. Пусть спит.

* * *

Я встречаю доктора Патель на пути к выходу. Она несется по коридору, выглядит измученной.

– Он совершенно точно в сознании, – заявляю я ей. – Проверьте, чтобы медсестры, которые за ним ухаживают, это знали.

– Да, конечно. У нас есть протоколы. И мы проведем дополнительное тестирование. Пригласим специалистов. Многие хотят с ним поработать.

Я вижу, как она воодушевлена этим и выглядит намного живее, чем раньше.

– Да уж наверное. Но люди не должны сплетничать в его присутствии, – продолжаю я. – Не должны спрашивать его о том, что он, предположительно, натворил. Он не помнит. Пожалуйста, проследите, чтобы и не узнал. Это на самом деле важно.

– Да, конечно. Я четко дам это понять.

* * *

Конечно же, к нашему делу проявляют большой интерес. Я всегда выключала радио и телевизор, когда начинали про него говорить, выходила из Фейсбука, если местные жители начинали обсуждать его в чатах, я не гуглила ничего, что в результатах поиска могло бы выдать нас. Но больше я так не могу. Если в ту ночь у Красного дома находилась вторая машина, то все может перевернуться вверх тормашками.

Добравшись до дома, я ввожу в поисковике: «Джозеф Флауэрс Красный дом».

Дело типа нашего привлекает всех любителей тру-крайма. Я всегда их игнорировала, мне было плевать на все безумные теории, которые они могут выдвинуть. Я знала, что есть люди, которые поддерживают Джозефа. Они утверждали, что он этого не делал, но я никогда не воспринимала их серьезно.

Теперь пришло время посмотреть, что они думают.