Красный дождь

— Давным-давно в Испании, которой правили просвещенные короли, эмиры или халифы, три народа, имевших общую священную книгу, составили триединое сообщество, какого никогда более не знал мир. Классические древние книги, дошедшие до нас в переводах арабских ученых, дали нам сокровища знаний, благодаря которым наступил Ренессанс, но за ним последовало Просвещение, и западная цивилизация повернулась спиною к единственной книге, послужившей основой ее культуры, и, пережив чудовищные конфликты, превратила civitas Dei[45], как писал Августин, в civitas terrene[46]. Западный мир утратил религиозность несмотря на то, что американский президент, вступая в должность, клянется на Библии, а Папа Римский по-прежнему живет в Ватикане. И пусть я слишком мрачно или слишком упрощенно смотрю на вещи, но иногда мне кажется, что незримая война между читателями многих книг и читателями одной книги, не терпящей соседства ни с какой другой, до сих пор не окончена.

Буква помолчала, потом спросила:

— На каком же из слов ты остановил свой выбор?

— Lezen — читать, — отвечал я, и это была правда.

Она кивнула:

— Получается замкнутый круг. Чтение есть выбор, но, чтобы иметь возможность выбора, необходимо читать. — Она помолчала немного, потом вдруг сказала: — Если бы ты знал, как я прекрасна в арабском языке. Особенно когда меня выписывает старательный каллиграф, с которым не сравнятся даже прекраснейшие переписчики-бенедиктинцы. Я дважды появляюсь в имени их Бога, так что нетрудно набить руку…

L замолкла и тут же продолжила без всякой связи с предыдущим:

— Нам необходим новый Эразм. Он собрал небольшую библиотеку, всего пятьсот томов, но состояла она из важнейших трудов ученых и философов древности. Собрал и внимательно проработал. Использовал ее с толком. В 1518 году, когда Рим, готовя новый крестовый поход против турок, изучал ислам, Эразм написал письмо Паулу Вольцу, аббату бенедиктинского монастыря Хюгсхофен, позднее перешедшему в протестантство, в котором утверждал, что необходимо дать туркам почитать работы Оккама и Дунса Скота, чтобы они узнали нашу точку зрения по самым важным вопросам. Народ одной единственной книги вступал в битву с народом другой единственной книги. И Эразм считал, что людям разных культур в любом случае было бы полезно почаще обмениваться своими книгами и читать их…

Она поднялась:

— Похоже, за последние пятьсот лет мир не слишком изменился, но мне пора, им без меня не обойтись. До смерти хочется иногда превратиться в букву Y!

В дверях она снова обернулась:

— Будешь во Флоренции, передавай всем привет; только там ты сможешь увидеть меня в пору молодости, когда я была безумно хороша собой, — обязательно полистай старинные книги и посмотри надписи.

Она вышла в сад, отошла в сторонку, воровато осмотрелась и, решив, что я за ней уже не слежу, обернулась Windows-курсивом и рванула вдаль на субсветовой скорости.

Пути

Красный дождь

Ты понимаешь, что превращаешься в старика, когда все вокруг начинает отзываться воспоминаниями. Сам процесс жизни выстраивает в мозгу колоссальную структуру ссылок и связей, вроде базы данных. Все связано со всем — не потому, что мне нравится эта фраза, просто так оно и есть. Я пишу эти строки летом в Испании; на моем острове становится влажно, но ветер, дующий с моря, безжалостно горяч. Уже несколько недель не было дождя. Мы с почтальоном Хуаном изучаем серые облака. Будет ли дождь?

Он, как и я, не знает, но вместе с дождем, говорит Хуан, на нас может пролиться barro: так здесь называют красный песок Сахары, который приносят с юга дождевые облака; наутро беленые стены дома будут выглядеть так, словно их полили кровью. Красный дождь. Все связано со всем, и я вспоминаю первое путешествие в Марокко, когда мы ехали по краю Сахары. Но почему сразу же вспоминается умершая много лет назад женщина и красная пачка «Пэлл-Мэлл», хотя я давным-давно бросил курить? С женщиной мы вместе путешествовали по оазисам Туниса — Нафта, Тозлр; стоит только подумать об этом, и я снова всем телом ощущаю неровности дорог, по которым мы проехали, и думаю: может быть, теперь, полвека спустя, на местных рынках наконец завели точные гири. Не знаю, что я думал тогда. Было жутко интересно, пыльные барханы походили на стиральные доски из песка, и к вечеру я валился с ног от усталости. Мы ложились спать в какой-нибудь конуре, сложенной из камней, и слушали визг и лай собак, окружавших оазис огромным беспокойным кольцом. Много лет спустя, уже в другой жизни, моя спутница свалилась со скалы на каком-то греческом острове, и, приехав на похороны в Амстердам, я вспоминал ее смех, ее глубокий голос и величественную манеру напиваться; огоньки, горевшие в ее глазах, я вообще никогда не смогу забыть. Свою книгу о Тунисе я честно посвятил ей; так почему, покидая кладбище, я чувствовал себя предателем и до сих пор не могу освободиться от этого чувства? Потому что живые — уходят, а мертвые остаются один на один с бескрайней ночью.