Красный Дракон

Он так яростно замотал головой, что капли крови долетели до ее ночного халата.

— Марш наверх!

На лестнице его обступила кромешная тьма. Он не мог включить свет: бабушка распорядилась обрезать шнурки выключателей повыше, чтобы только она могла до них дотянуться. Возвращаться в мокрую постель ему не хотелось. Он долго стоял в темноте, вцепившись рукой в подножку перед кроватью. Он думал, она не придет. Самые темные углы комнаты говорили ему, что она не придет.

Но она пришла с ворохом простыней, дернула за короткий шнурок выключателя и молча поменяла ему постель, потом схватила его за руку у самого плеча и потащила по коридору в туалет. Лампочка висела высоко над зеркалом, и ей пришлось встать на цыпочки, чтобы включить ее. Она сунула ему влажное холодное полотенце.

— Сними рубашку и подотрись!

Он почувствовал запах пластыря и увидел, как сверкнули в ее руках ножницы. Бабушка отхватила ножницами кусок пластыря, поставила Фрэнсиса ногами на крышку унитаза и заклеила ему рану на лбу.

— Ну, — сказала она, держа ножницы под его животом так, что он ощутил холод металла. — Смотри, — приказала она и, положив руку ему на затылок, пригнула голову.

Он увидел, что его крошечное естество лежит на нижнем лезвии раскрытых ножниц. Она стала закрывать ножницы, пока они не защемили сбоку кожу.

— Совсем отрезать?

Он попробовал поднять голову и посмотреть на нее, но она ему не позволила. Он зарыдал, и на живот закапала слюна.

— Отрезать?

— Нет, ба-уа-а-ка! Нет, ба-уа-а-ка!

— Я даю тебе слово, что, если ты еще раз вымочишь постель, я его совсем отрежу. Ты понял?

— Да-а, ба-уа-а-ка!

— Ты прекрасно можешь найти унитаз в темноте, а чтобы не промахнуться, нужно сесть, только и всего. А теперь отправляйся спать.

К двум часам ночи поднялся теплый юго-восточный ветер. Зашелестела листва молодых яблонь, застучали ветви старых, высохших.

Принесенный ветром теплый дождь забарабанил по стене дома напротив комнаты, в которой спал сорокадвухлетний Фрэнсис Долархайд.

Он лежал на боку, засунув в рот большой палец руки. Ко лбу и шее прилипли влажные волосы.

Вот он просыпается. Лежа, прислушивается к своему дыханию и еле слышному шороху моргающих век. От его пальцев исходит слабый запах бензина. Мочевой пузырь у него полон. Он сонно шарит по ночному столику, пытаясь найти стакан со вставной челюстью.

Долархайд всегда вставляет челюсть, перед тем как подняться с постели. Потом он идет в туалет. Свет он не включает. Он прекрасно находит унитаз в темноте, а чтобы не промахнуться, нужно сесть, только и всего.

27

Что с бабушкой творится неладное, впервые стали замечать зимой 1947 года, когда Фрэнсису было восемь лет.

Они уже не обедали с Фрэнсисом в ее комнате, а перешли в большую столовую, где бабушка теперь садилась во главе общего стола вместе со своими подопечными.

Бабушку с детства готовили к роли хозяйки дома; теперь она где-то откопала свой серебряный колокольчик и, начистив до блеска, стала его класть рядом со своей тарелкой.

Вдохнуть жизнь в церемонию обеда, вовремя подать знак прислуге, руководить разговором, ненавязчиво подталкивая тугодумов к пониманию сути истории, поведанной стеснительным рассказчиком, продемонстрировать собеседникам его лучшие стороны — большое искусство, в наше время, к сожалению, умирающее.

В свое время бабушка владела им блестяще. Сейчас благодаря ее стараниям общение за обедом стало более привлекательным для нескольких постояльцев, еще способных удерживать нить разговора.

Фрэнсис сидел за столом напротив бабушки, видя ее в конце коридора жующих голов, в то время как она вытягивала воспоминания из тех, кто хоть что-нибудь помнил. Со жгучим интересом она слушала рассказ миссис Флоудер о медовом месяце, проведенном когда-то в Канзас-Сити, не отставала от мистера Итона, пока тот несколько раз не рассказал о том, как болел лихорадкой, и живо прислушивалась к редким нечленораздельным звукам, исходящим от других участников трапезы.

— Как интересно! Ты слышишь, Фрэнсис? — пела она и звонила в колокольчик, чтобы несли следующее блюдо, которое представляло собой вариации все того же протертого с овощами мяса, подаваемого в несколько смен, что доставляло неисчислимые хлопоты кухонной прислуге.

На недоразумения, что происходили за столом, намеренно не обращали внимания. По звонку колокольчика и взмаху руки бабушки, не прекращающей беседовать, кто-то из многочисленной прислуги, на содержание которой бабушка никогда не скупилась, вытирал разлитый суп, будил уснувших или забывшихся стариков, напоминая, для чего они сюда пришли.

Здоровье бабушки ухудшалось, она стала худеть и смогла надевать давно уже похороненные в сундуках платья. Некоторые из них были еще элегантны. Черты лица и прическа придавали ей сходство с Джорджем Вашингтоном, изображенным на долларовой купюре.

К весне манеры бабушки утратили изящество. Она командовала за столом и не позволяла никому и слова вставить, рассказывала о своем детстве в городке Сент-Чарльз, открывая при этом очень интимные страницы собственной биографии с целью воодушевить и наставить Фрэнсиса и остальных слушателей.