Красный дракон. Китай между Америкой и Россией. От Мао Цзэдуна до Си Цзиньпина

Одним из важнейших элементов в конструировании «системы» управления является феномен власти: он по-разному выглядит в рамках западной (теоретической) и восточной (эстетической) цивилизации. Известно, что для описания эмоциональной значимости власти употребляется понятие «харизма». В теологической и социологической (веберовской) интерпретации это понятие выступает сугубо западным и связано с легитимизацией претензий на власть (оно предполагает ответ на вопрос «на каком основании?»). Культурный (эмоциональный) фактор признания власти на Востоке – это не легитимизация, а эстетизация фигуры властителя. Легитимизация связана с нормативными идеями, именно они характеризуют мотивационную структуру, или системную сущность, западной цивилизации. Иными словами, речь идет об осознании человеком своей вовлеченности в круг нормативных идей (нормы и оценки); на них построен дискурс. Тот же синтоистский миф не имеет нормативных импликаций, чтобы аргументировать права императора на власть. Он возвеличивает фигуру правителя откровенно сказочными средствами, отсекая всякое критическое отношение к нему. Для понимания критического поведения человека существенно не только вышесказанное, но и то, что западный социальный порядок эгалитарен, восточный – иерархичен.

Социокультурные (и социопсихические) факторы именно Востока в свое время породили социальную мегамашину в Древнем Египте, Шумере и других сакральных цивилизациях. Для нее характерно пренебрежительное отношение ко всем «Я» в сфере государственной власти, кроме одного (фараона). Л. Мэмфорд подчеркивает, что именно благодаря функционированию этой механической системы произошло возвеличивание личности, хотя и на уровне правителя: «Парадоксальным образом монополия власти принесла с собой монополию личности, ибо только царь был наделен всеми атрибутами личности, как инкорпорированными в общинной группе, так и теми, которые, по-видимому, как раз в эту эпоху, и начали медленно зарождаться в человеческой душе, проклевывавшейся теперь сквозь социальную скорлупу, в которой проходило ее эмбриональное существование. На этой, самой ранней, стадии личность и власть выступают нерасчлененными: обе были сосредоточены в царе. Ибо только суверен мог принимать решения… и добиваться коллективных успехов, которые прежде были не то, что недостижимы – немыслимы… важно отметить возвеличивание…»²⁴⁷ Это возвеличивание характерно и для И. Сталина, оно проявилось в виде культа личности, без которого не могла функционировать социальная «мегамашина» Советского Союза.

В своей работе «Переоткрытие мегамашины» Л. Мэмфорд отмечает, что о возрождении и расширении не могло быть и речи в конце прошлого столетия, что первый намек на появление новой мегамашины зафиксирован после Первой мировой войны – это возникновение тоталитарных государств в России и Италии²⁴⁸. Формой фашистских и коммунистических диктатур была однопартийная организация революционной «хунты», возглавляемой вождем, представляющим собой инкарнацию древнего царя с его божественными правами. Это – жесткие диктаторы В. Ленин и И. Сталин, обладавшие властью неограниченных размеров. Эта доктрина была такой же старой, как государство Фразимаха в платоновской республике, чей прототип старше на тысячи лет.

По мнению Л. Мэмфорда, возрождение социальной мегамашины проходило 3 стадии:

Первая стадия отмечена французской революцией 1789 г. Хотя эта революция уничтожила традиционную монархию, она восстановила в еще большей власти ее абстрактного двойника – национальное государство, которое в соответствии с руссоистской псевдодемократической теорией договора обладало такой властью, что ей позавидовали бы короли.

Вторая стадия приходится на Первую мировую войну, хотя многие предварительные шаги были сделаны Наполеоном Бонапартом и продолжены прусской военной автократией во главе с Бисмарком после франко-прусской войны 1870 г. Эта стадия включала добровольную службу студентов и ученых в государственной армии, задабривание рабочего класса всеобщим избирательным правом, народным начальным образованием, пенсиями по старости – все то, что Наполеон, несмотря на свою высокую оценку права, науки и унифицированного воспитания, не смог осуществить в полной мере.

Перед Первой мировой войной обозначились основные черты новой мегамашины. Даже нации, уже достигшие крупных успехов в области политической свободы, подобно Англии и США, ввели воинскую повинность, а ученые разрабатывали все более разрушительное оружие – тринитротолуоловые бомбы, отравляющие газы, чтобы одержать «победу». Коллективная власть никогда еще не обладала такой мощью, ибо она использовала технические достижения для информационного воздействия на массы (радио весьма эффективно наряду с прессой служило государству). В целом все это усилило мощь мегамашины, имеющей материальную силу и военную дисциплину.